Анна Карельская - Запретное влечение (СИ)

***

– Эй, котёнок, – знакомый шёпот касается моего уха. Тихий и ласковый баритон. Любимый обволакивающий голос. Я моргаю несколько раз, заставляя свои слипшиеся ресницы открыться.

Вижу перед собой Уилла. Такого красивого с самого утра, что даже становится больно. Но это приятная боль. Это всего лишь сердцу становится тесно в моей грудной клетке. Оно неистово бьется об неё, и от этого хочется смеяться. Он здесь. После насыщенной на переживания ночи я даже не помню, как добрела до кровати. Но, оглядевшись по сторонам, понимаю, что забрела совершенно не в ту сторону.

– Ты пришла под утро и что-то бормотала мне в плечо, – улыбается брат и легонько целует меня в миллиметре от губ. И вдруг воспоминания постепенно возвращаются в мою сонную голову. Я прикрываю от стыда глаза. Боже мой. – А ещё чувствовался запах отцовского виски. – Его улыбка становится шире.

Я издаю страдальческий стон и зарываюсь головой в подушки. Ощущаю, как он ловит меня и достаёт из вороха одеял, притягивая к себе. Кажется, за окном всё ещё идёт дождь. Такой неторопливый, успокаивающий слух. Мне хочется спрятать от брата свои горящие от смущения щёки, и я перевожу свой взор в окно и убеждаюсь в своих предположениях. Небо всё так же затянуто серыми тучами, но грозы больше не слышно. Я задерживаю свой взгляд, а мысли мои возвращаются ко вчерашнему разговору с мамой. Она ещё долго делилась со мной своими воспоминаниями о нашем детстве, но при этом глаза её излучали боль. Тихую агонию, переполнявшую её изнутри, но едва ли заметную снаружи.

Помню, как, теснимая ностальгией по нашему счастливому детству, я спустилась в кабинет отца и выпила целый стакан неразбавленного ирландского виски. К слову, я почти не пью, потому даже один бокал уносит меня либо к розовому пони, либо к проклятой драме моей жизни. Что случилось этой ночью – и так понятно. Я прорыдала практически до утра и отправилась искать утешения. Помню, что единственное, что пульсировало в моей голове наиболее отчётливо, это: «Хочу в его тёплые руки». А дальше – беспросветный туман. Тяжёлый сон. Но даже в нём мне было бесконечно хорошо, ведь его руки действительно были тёплыми и большими и они прижимали меня к себе.

Но сейчас мне становится не по себе. Я мерзкая и отвратительная дочь, которая увлекла на самое дно порока Уилла. Их гордость, смысл их жизни, их свет. Как же так? Я вытираю слёзы своей мамочки, а затем иду за помощью к нему, где его чуткие пальцы непременно вытрут мои собственные слёзы со щёк. И ведь не всё же так просто. Причиняя боль родителям, мы непременно причиняем её и себе. Это палка, заострённая с двух концов. Снова эти тревожные звоночки в моей голове – предупреждающе гудят и мигают красным огнём.

Мне страшно.

– Расскажи мне, – просит меня он и прижимает к себе ещё крепче. Я остаюсь сидеть, завёрнутая в его объятия, и ощущаю спиной, как бьётся его сердце. Его подбородок покоится на моей макушке, и я знаю: он всё понимает. Мы оба смотрим в окно и молчим некоторое время.

– Вчера очень долго гремел гром, и я не могла уснуть. Когда шла к тебе, услышала, как мама плачет. Отец уехал в командировку, и она была одна. Сидела там, в темноте и сотрясалась от своих рыданий. Снова, понимаешь? Рядом с ней были какие-то фотографии, газетные вырезки. Я не знаю, что это могло быть. А затем мы поговорили. Я успокоила её и не стала допытываться, но у меня предчувствие. Что если… если она уже знает о нас?

– Ты считаешь, что они стали бы молчать? Спускать нам всё с рук? Не в этот раз, Мими, – отвечает Уилл, и я ощущаю, как он напрягается всем своим телом. – Здесь что-то другое. Возможно, это даже нас не касается.

– Ты разве ещё не понял? – горько улыбаюсь я, поворачивая своё лицо к нему. – Ты рядом со мной, Уилл. А я не приношу счастья и везения.

Тяжело выдохнув, он больно кусает меня за тонкую шею. По позвоночнику проносится сладкая дрожь, а я закатываю от удовольствия глаза, но вовремя останавливаюсь. Шиплю и легонько толкаю его плечом. Уилл хрипло смеётся и снова возвращается к моей шее, пуская в ход губы.

– Тебя нужно как следует проучить за твой несносный язык.

– Ты снова переводишь тему, так? – хмурюсь я и дёргаю в сторону головой, отчего его сладкие губы соскальзывают с моей шеи. Мне совсем нечем дышать. От возмущения и оттого, что его пытливый рот покинул мою кожу.

– Послушай меня, Миа, – серьёзно говорит он и берёт моё лицо в свои руки. – Я никогда не оставлю тебя, понимаешь? Я не хочу докапываться ни до каких истин, моя истина – ты. Мы знали, на что идём. И ты, и я. Поэтому я не хочу убеждать тебя, что всё обойдётся. Не хочу тебе врать. Ничего не обойдётся, но я ни за что тебя не оставлю. – И снова эти бездонные и чистые озёра впиваются в меня. Таким глазам позавидуют миллионы, а они принадлежат лишь мне одной. Только на меня одну они могут смотреть с такой любовью и заботой. К горлу подступает ком. – Я просто хочу, чтобы ты чувствовала меня. Не сомневалась в моих словах, а верила. Давай мы просто перестанем накручивать себя? Просто будем жить.

Страхи, что затаились внутри меня, вдруг рассеиваются. Спокойный выдох – и лёгкие снова отлично выполняют свою работу. Мне больше не трудно дышать. Я мысленно усмехаюсь, понимая, что моя жизнь становится похожей на американские горки. Меня то бросают с бешеной скоростью вниз, то заставляют парить над облаками. И всё же, конечная станция внизу, но мне так хочется верить в лучшее.

Я улыбаюсь ему в ответ и легонько касаюсь своими губами его скулы. Он издаёт еле слышный, сдавленный стон. Мы встречаемся глазами, и мне снова хочется смеяться.

Рядом с ним – невыносимо хорошо. Невыносимо страшно. Невыносимо для маленького недоразумения ростом в сто шестьдесят сантиметров.

– Мама…

– Уехала к Мэтью, присмотреть за ним. Дилайла отправилась на последние процедуры перед родами. Отец ещё не вернулся, – сразу понимает меня брат, придвигаясь ещё ближе. – Не хочешь восполнить пробелы вчерашней ночи? – Его тон игрив и полон озорства, я не свожу с него глаз, внимательно наблюдая, как этот паршивец флиртует со мной. Где мой идеальный, послушный брат? Он канул в небытие вместе с моими комплексами. Он закусывает губу, сдерживая улыбку.

– Если восполнять их так усиленно, то мои грехи возрастут в десятки раз, – отвечаю я с напускным возмущением, ощущая внутренний прилив энергии.

– Брось, Мими. Мы уже давно у Него в долгу, – передёргивает он плечами. – Лучше ответь: мне послышалось или кто-то опять взялся за старое? Гром? Серьёзно? – хрипло смеётся брат и смотрит на меня с обожанием.

– Я лишь сказала, что он надоедал мне своим грохотанием, – отмахиваюсь я, придавая лицу угрожающий вид.

– Да, конечно, – кивает он, словно соглашаясь, но глаза по-прежнему смеются.