Линда Олссон - Астрид и Вероника

Осиротелый дом, и в нем — осиротелая жилица.

Жизнь на новом месте постепенно входила в колею. За неделю у Вероники сложился свой ритм, свои привычки. По утрам она вставала рано, пила кофе в кухне, наблюдала, как разгорается день и кухня наполняется светом. Казалось, дом постепенно обвыкается, принимает ее как хозяйку и их совместная жизнь понемногу налаживается. Подошвы Вероники уже выучили деревянные ступеньки лестницы, нос привык к запаху дома, а сама она мало-помалу оставляла свои отметины, следы, обживая пространство, внося отпечаток своей личности. Передвинула диваны в гостиной так, чтобы с них открывался вид из окна. Купила герань в горшочке и поставила на подоконник в кухне. А на кухонном столе устроила подобие рабочего места — держала там раскрытый ноутбук, готовый принять новые слова; здесь же, пообок, аккуратно были сложены записная книжка, ручки, словари. Вероника подолгу сидела за ноутбуком, уставившись в монитор, держа пальцы на клавиатуре, но то немногое, что удавалось написать, почти сразу стирала.

Независимо от погоды Вероника ежеутренне выходила на прогулку, но обыкновенно не встречала ни единой живой души — если только ей не случалось спуститься с холма в деревню. Раз поутру она вышла во двор и увидела оленя. Он стоял молча, неподвижно, не сводя с нее глаз, а потом беззвучно повернулся и плавным движением унесся за сарай. На снегу Вероника нередко видела следы — лосиные, лисьи. Ночи все еще были холодными, и под покровом темноты зима отвоевывала то, что успевала уступить днем. А потом наступали серые, морозные утра.

Дом напротив упорно хранил молчание, и окна его были все так же темны. Поначалу Вероника даже не могла понять, живет в нем кто или нет. А потом как-то перекинулась словом-другим с кассиршей в местной лавке: назвалась — и завязался разговор.

— Меня зовут Вероника Бергман. Я снимаю дом Мальмов, на холме.

— А, так вы новая соседка Астрид, выходит, — отозвалась кассирша. Улыбнулась и закатила глаза. — Ну, Астрид Маттсон, ведьма здешняя. Не сказать, чтобы общительная соседка. — Она передала Веронике сдачу и добавила: — Да вы сами узнаете.

Но соседку Вероника увидела лишь через две недели.

Сгорбленная старушечья фигура в темном тяжелом пальто и резиновых сапогах приметно и чуть ли не вызывающе выделялась на фоне снежной белизны. Соседка неуверенно ковыляла по обледенелой дороге под горку, в деревню. До этого дня она пряталась в надежной крепости своего дома, а тот, верный хозяйке, хранил ее секреты за темными окнами.

Вернувшись с ежедневной прогулки, Вероника садилась за компьютер, но взгляд ее то и дело перебегал с монитора за окно. А ведь еще не так давно ей казалось, что книга уже готова — цельная, завершенная, она жила в сознании Вероники, и оставалось лишь набрать текст, и мнилось, будто это получится легко и быстро. Ей казалось, всего и надо, что уехать куда-нибудь в глубинку, где тихо и спокойно, и там она обретет и тишину, и покой.

Но монитор оставался пустым.

Погода стояла серенькая. Время как будто замерло — снег не выпадал, но и солнце в небе не показывалось. Мир полнился тишиной, которую нарушало лишь карканье невидимых ворон.

Как-то утром, проходя мимо соседнего дома, Вероника заметила, что кухонное окно приоткрыто — совсем чуть-чуть, ровно настолько, чтобы можно было выглянуть наружу, но сторонний наблюдатель не смог бы рассмотреть внутренность дома. И все же Вероника помахала рукой. Вдруг старуха все-таки там, внутри, в темной кухне? Или нет?

Она размышляла о книге, о бесконечных переделках текста, о перестановке фрагментов, круговороте идей. Ей думалось — книга начата в иной жизни и в ином мире, и писать ее начинал какой-то иной человек. Нынешней, новой Веронике те, прежние слова стали чужими. Здесь, в тишине, ничто не отвлекало от работы, лишь мысли и чувства, которые она привезла с собой. Здесь все казалось открытым и доступным. Пора было искать новые слова.

Наконец наступил день, когда в воздухе повеяло весной. Вероника стояла на крыльце и смотрела в бескрайнее синее полотно неба, прочерченное изящной цепочкой черных иероглифов — птичьим косяком. Рассвет был хмурым, и Вероника подумывала сократить ежеутреннюю прогулку. Но теперь, когда выглянуло солнце и теплые лучи ласкали ей лицо, она решила пройтись до реки. Спустилась с холма, перешла дорогу и зашагала через лес. В тени у подножия елей все еще белели горки ноздреватого снега, но лед на реке уже вскрылся и на темной водной глади колыхались льдины. Однако до весеннего половодья было далеко: снег в горах еще не начал таять. Вероника прогулялась, поворачивая к солнцу лицо, а вернувшись домой, немного посидела на крыльце просто так. От камней исходило тепло. Вытащив из кармана блокнот и ручку, она погрузилась в записи, а когда подняла голову, то с удивлением обнаружила, что день уже клонится к закату и косые лучи заходящего солнца тянутся сквозь верхушки деревьев на той стороне дороги. Вероника закрыла блокнот, подставила лицо последним лучам и глубоко вздохнула.

И только тогда поняла, как давно ей не удавалось сделать глубокий вздох.

Астрид нагишом выглянула в окно. Было поздно и очень темно — если бы не белизна снега, в такой темноте ничего и не увидать. Она различила желтые глазища окон в соседнем доме через поле, словно пробудившемся после долгого глубокого сна.

Ее дом, как и всегда, заполняла тьма. Тьма и тепло. Астрид все время старалась, чтобы было как следует натоплено. Темнота не мешала ей — Астрид так сжилась со своим обиталищем, что знала его как свои пять пальцев и прекрасно ориентировалась в нем и без света. Кроме того, темный, неосвещенный дом иногда приманивал к себе животных — лосей, сов, даже рысей. Они были такие же, как сама Астрид, — необщительные, замкнутые наблюдатели, ценившие свою территорию, и лишь изредка навещали чужую.

Она нечасто смотрела за окно: вид за ним утратил всякий смысл.

И все же теперь Астрид стояла у окна, укутанная в кокон темноты и тепла, источаемого ее домом, и пристально следила, что творится там, через поле, у соседнего дома. Она скрестила руки, подхватила ладонями груди — тяжелые и теплые на ощупь. Астрид подалась вперед, едва ли не коснувшись лбом стекла. В неподвижной ночной тьме протянулась ослепительная полоса — свет фар, и в нем от машины к дальнему дому сновал женский силуэт. Дверь дома была нараспашку, и в ней зиял четкий желтый прямоугольник света. Астрид пробежала кончиком языка по зубам, по острым краешкам, по мягким деснам, сглотнула слюну — все это не сводя глаз с освещенного дальнего дома.