Линда Олссон - Астрид и Вероника

Спотыкаясь на лестнице, она едва успела доковылять до ванной. Там ее вырвало. Веронику бил озноб, зубы у нее стучали, но кожа горела как в огне. Вероника пустила струю холодной воды на руки, потом прижала ладони к щекам. Попила из горсти. Дом заполняла тьма.

В следующий раз она очнулась в сумерках — ночь еще не отступила, но и день пока не настал. Вероника лежала в постели, в перекрученных, измочаленных простынях. Нестерпимо болело горло. Сквозь неплотно закрытые жалюзи сочился тусклый свет. Отчаянно хотелось пить, но расстояние до двери, да еще и вниз по лестнице, теперь стало непреодолимым. В комнате пахло болезнью. А свет… какой печальный серый свет. Вероника закрыла глаза.

Она снова очутилась на пляже, на этот раз — у западного побережья Новой Зеландии. За спиной — высокие холмы, впереди, до самого горизонта, океан. Прибой с грохотом разбивался о песок. Вероника бежала, задыхаясь, увязая в горячем темном песке, вдогонку за тем, кто бежал впереди. Она видела только его загорелую спину и легко мелькающие ноги. Она пыталась настичь его, ступать след в след, но напрасно. Шаг у него был шире, и Веронике приходилось не просто бежать, а прыгать рывками. Она знала, что надо торопиться — ведь различить его следы на песке было все труднее; отчетливые поначалу, теперь они таяли. Начинался прилив, волны грозили напрочь смыть и без того уже еле видимые следы. Вероника споткнулась, сбилась, промазала мимо следа. Подняла голову — но там, впереди, уже никого не было. Она осталась одна на безлюдном пляже. Вероника замерла, и прилив лизнул ей щиколотки. Неподвижная, она беспомощно смотрела, как набежала волна и отступила, стерев следы, оставив лишь гладкое темное зеркало плотного мокрого песка. Вероника рухнула на колени. Ее подкосила скорбь, горе столь острое и нестерпимое, что запнулось сердце и перехватило дыхание. По лицу покатились слезы, она закрыла глаза ладонями, но слезы струились сквозь пальцы, сбегали по шее, по животу, по бедрам, и вот Вероника уже скорчилась в теплой лужице. Она отняла руки от лица и увидела, что вода вокруг нее неподвижная, коричневатая, с медным оттенком, как в шведских озерах. Вероника покорно легла и погружалась в воду все глубже и глубже, пока та мягко не сомкнулась у нее над головой. Сквозь прозрачную янтарную пелену просвечивали солнечные лучи, дробились на сотни золотых искорок, и те плясали и зыбились в воде. Волны тихо покачивали Веронику в невесомости.

Но вот снова белый свет струится сквозь жалюзи, и она опять в холодной спальне. За окном запел дрозд. Вероника с трудом выбралась из постели и, пошатываясь, побрела в ванную. Вывернулась из ночной рубашки, встала под душ. Мыться сил не было, она просто стояла под струями воды, как под дождем. Потом ноги подкосились, она села, привалившись спиной к кафелю и уронив голову на колени, а вода все лилась и лилась. Вероника сидела так до тех пор, пока горячая вода не иссякла, сменившись холодной, от которой закоченели плечи. Тогда она медленно поднялась, вытерлась и вернулась в спальню. Так же медленно перестелила кровать, устала, запыхалась, и, когда улеглась, ей показалось, что стены комнаты пульсируют в такт биению сердца. Снова закрыла глаза.

Отец Вероники стоял подле какого-то дома. Дом этот Вероника видела впервые, но отчего-то чуяла, что он должен быть ей знаком. Отец с улыбкой помахал ей, она хотела ответить тем же, но их разделяли потоки машин. Она встала на цыпочки, изогнулась, вытянула шею, пытаясь увидеть отца поверх транспорта. Он то и дело мелькал в просветах между машинами, но каждый раз, казалось, отдалялся. Вероника хотела крикнуть: «Подожди, не исчезай», но ее голос потонул в городском шуме. Тогда она ринулась наперерез машинам на ту сторону улицы, к отцу. Вокруг ревели и сигналили автобусы, автомобили, трамваи, мотоциклы; она замешкалась и очутилась в сплошной гуще транспорта. Мне никогда не перебраться на ту сторону, поняла Вероника, и на нее нахлынула такая тоска и одиночество, что даже шум отступил. Она стояла, будто на острове тишины в бурном море мчащегося железа, но поток обтекал ее, не задевая.

Что за звук? Ей послышалось во сне? Она стояла на четвереньках и колотила ладонями по плотному черному прибрежному песку. Пыталась заговорить, но рыдания душили ее, и чем горше она рыдала, тем сильнее била о песок — ладони горели. А потом Вероника вновь очнулась в постели; кисть у нее застряла между матрасом и изголовьем, а стук… Это стучали в дверь.

Если бы не засохшие блины, крошечная баночка и голубой термос, которые поджидали Веронику на кухонном столе следующим утром, она решила бы, что соседка примерещилась ей в лихорадке. А тогда Вероника отворила и увидела соседку — та напряженно и смущенно топталась на пороге, нерешительно заглядывая внутрь. В лицо Вероники соседка смотрела едва ли миг-другой — поздоровавшись и кивнув, перевела взгляд куда-то ей за плечо. И заговорила она с явным трудом, колеблясь, будто давно молчала и отвыкла от звука собственного голоса, так что теперь вслушивалась в каждое слово, прежде чем выдавить следующее. Пообещала, что скоро вернется, и поспешно ушла.

Вероника отправилась в ванную и погляделась в зеркало над раковиной. Собственное лицо показалось ей маленьким, словно издалека. Она медленно почистила зубы, расчесала спутанные волосы. Села на опущенную крышку унитаза и спрятала лицо в коленях, согнувшись пополам. Услышав, как отворилась входная дверь, Вероника туже затянула пояс халата и уткнулась носом в темно-красную ткань рукава.

На кухне хозяйничала соседка — растапливала плиту, стоя спиной к Веронике. Если старуха и заметила ее, то виду не подала. Вероника уселась за стол, рассматривая гостью. Просторный свитер зеленой шерсти, длинноватые серые брюки подвернуты на щиколотках, так что видна полоска бледной кожи в синих венах. Соседка отыскала сковороду, и в кухне запахло растопленным маслом. На столе уже стояла баночка варенья и старый поцарапанный голубой термос. Старуха жарила блины, и как только первый был готов, переложила его на тарелку и подала на стол. Она щедро намазала блинчик вареньем, потом свернула в трубочку вилкой. Не сводя глаз с Вероники, подтолкнула к ней тарелку. Молча. Вероника взяла блинчик прямо в руку и откусила маленький кусочек. Маслянистый, пышный, он оказался необычайно вкусным, да еще душистое земляничное варенье…

Старуха все так же молча вернулась к плите, но теперь время от времени оборачивалась и деревянной лопаткой показывала на блинчик: мол, ешь, ешь еще. Но она не упускала плиту из виду: ловко лила тесто на сковородку, караулила его с лопаткой на изготовку и точным движением сразу же переворачивала, как только блинчик поджаривался с одной стороны, а потом перекладывала готовый на тарелку. При этом она не произносила ни слова.