Андрей Анисимов - Краски любви

Катя старалась не смотреть в окна мастерской, но руки сами наводили бинокль. Натурщица сидела неподвижно. Катя видела, как напряглась и дрожит ее поднятая рука.

– Зверь! Так мучить человека, – обругала она живописца. – Его бы так. Раздеть, руки, ноги задрать и заставить сидеть часами без движения.

Прошло минут сорок. Ребята изредка интересовались, нет ли изменений в поведении объекта. Карты им надоели, и они иногда подходили, брали бинокль из Катиных рук и сами наблюдали за происходящим.

– Странный мужик… – сказал Олег Губанов, – перед ним такая девчонка, а он сидит как пень и малюет. Я бы так не смог.

– Как так? – не поняла Катя.

– Ты чего, тупой? – удивился Олег.

– Он под дурачка косит, – съязвил Петя.

Ребята решили перекусить. Бутерброды оказались маленькими, и количество их оставляло желать большего. Бинокль снова пошел по рукам.

Девица и художник пили чай. Во время перерыва девушка набросила на себя платье, словно накидку. Оба оживленно что-то обсуждали. С небольшими перерывами художник работал до темноты. Когда дело стало близиться к сумеркам, девушка оделась. Художник и его модель вышли из парадного. Живописец проводил свою гостью до перекрестка. Затем купил в киоске сигареты, после чего вернулся в мастерскую.

Вечером в мастерскую заявились гости. Они пили вино в несметных количествах и энергично беседовали, азартно жестикулируя. На наблюдательный пункт в девять приехал Журов, затребовавший со своих питомцев отчет о наблюдении за объектом. Не сделав выводов, он взял бинокль и решил самостоятельно изучить обстановку. Высматривал долго и внимательно.

– Они уже тепленькие, пора, – заключил Стас. Ребятам надоело торчать на чердаке, и поэтому они с воодушевлением восприняли указание тренера спускаться на улицу. По соображениям Журова, компания скоро должна расходиться:

– Если мазила пойдет провожать гостей, мы его захомутаем.

Предположения тренера оправдались. Крюков спустился провожать своих друзей. У перекрестка те поймали машину и, гогоча и выкрикивая нечленораздельные приветствия в адрес хозяина мастерской, уехали.

Журов побежал к своей «восьмерке», а ребята остались возле художника. Живописец топтался на перекрестке, продолжая помахивать рукой вслед давно укатившим друзьям. Журов подрулил к нему.

– Хочешь, покатаю? – спросил он Крюкова.

Тот улыбнулся улыбкой нетрезвого гуляки и утвердительно кивнул. Тренер подал ребятам знак, Катя и Петр подошли ближе. Журов легонько пихнул художника, и тот оказался на заднем сиденье рядом с Олегом. Тренер приказал Кате усесться с другой стороны. Петр устроился рядом с водителем.

Такой мирный и весьма прозаический захват жертвы Катю даже разочаровал. А когда задремавший художник положил ей голову на плечо, девочка брезгливо поморщилась. Словно читая ее мысли, Губанов почесал темя и ухмыльнулся:

– Дрыхнет. Жаль, бока ему не наломали. Идиллия, да и только.

– Меньше болтайте, – рявкнул Журов.

Пока все больше походило на детскую игру, чем на серьезное и опасное дело.

Михаил Липский занимал половину небольшого особнячка. Он неплохо зарабатывал, поскольку не платил никаких налогов и его галерея работала только для посвященных. В пяти комнатах, словно в залах музея, висели на стенах, стояли на мольбертах и просто на полу десятки полотен. В одной из пяти комнат, где спал Липский, хранились иконы. Михаил проживал во Франции полулегально три года. Он торговал темными вещами, часть которых вывез из России сам, а остальные приобретал разными путями. В его галерее находились вывезенные нелегально русские картины и иконы. Некоторые из них были попросту украдены из музеев и у частных коллекционеров. Собиратели, обращавшиеся в галерею, об этом знали. Поэтому, купив картину или икону у Липского, они не выставляли потом покупку на открытый аукцион, опасаясь Интерпола.

Недавно Липский по случаю прикупил прекрасное полотно Крамского у московского коллекционера. Полотно это два дня назад было весьма выгодно продано итальянцу Беринни. Московский продавец намекнул, что вещица краденая, и Липский предупредил об этом покупателя. Тридцать пять тысяч долларов за законченную картину такого мастера, как Крамской, – цена мизерная. Но сомнительное происхождение полотна требует скидки.

Липский ел. Он занимался приготовлением пищи самостоятельно, имея в своем распоряжении огромную кухню, где помимо газовой плиты современного дизайна сохранилась огромная печь. На ней в былые времена повара готовили для хозяев и их гостей. Над плитой висели медные сковородки и кастрюли. Экзотическая посуда досталась Липскому вместе с домом. Комнаты особняка требовали ремонта. Потолок местами обвалился, шелк обоев потемнел и имел подтеки и обрывы. Только пол из наборного паркета можно было не ремонтировать, а хорошенько отмыть. Именно состояние особняка дало возможность Липскому купить его недорого. Вообще дома в Лионе ценились гораздо ниже, чем жилье по ту сторону Марселя. Там начинался Лазурный берег, и сразу подскакивала цена на недвижимость.

Липский обедал холодной говядиной, запивая ее красным деревенским вином. Обед подходил к концу, когда внизу позвонили. Михаил Липский выглянул в окно и увидел господина Беринни. Тот приехал не один. Рядом, у дверей, застыл секретарь коллекционера.

Липский обрадовался. Беринни обещал его навестить в ближайшее время: ему приглянулся пейзажик Саврасова, но то, что коллекционер появится столь быстро, Липский не надеялся. Он сбежал по лестнице вниз и отомкнул старинный засов парадного.

– Господин Беринни, я очень рад вас видеть снова, – Липский по-французски говорил с ужасающими ошибками, но компенсировал недостаток обворожительной улыбкой.

– Ваша радость, господин Липский, немного преждевременна, – мрачно ответил Беринни и шагнул в дом.

Липский хотел запереть за коллекционером и его секретарем дверь, но Франсуа попридержал ее. Словно из-под земли, в дверях появились два мрачных субъекта. В руках они несли знакомое Липскому полотно. Почуяв неладное, Михаил побледнел и засеменил за Беринни и его свитой. Альберт Беринни прошел в ту комнату, где произошла их недавняя сделка.

– Сядьте, – приказал Беринни Липскому.

– В чем, собственно, дело? – спросил Липский, заикаясь, и плюхнулся на подставленный Франсуа стул.

– Вы мне всучили фуфло, – с улыбочкой, больше похожей на оскал, сообщил итальянец.

– Я за нее выложил пятнадцать тысяч. За такие деньги не покупают фуфло, – задергался Липский.

– Где купил? У кого? Адрес, фамилия? – потребовал Беринни и кивнул секретарю.

Франсуа подал Михаилу лист бумаги и ручку. Липский дрожащей рукой начал писать. Беринни и его люди застыли в ожидании. В комнате повисла зловещая тишина. Со лба Липского на бумагу закапал пот. Наконец он закончил.