Дмитрий Грунюшкин - Цветы на снегу

— Грозишь, старик?

— Упаси Господь. Убеждаю. Ты ведь знаешь, я в долгах не хожу. Отступись от дачки.

— Подумаю, — неохотно буркнул Слава. — Там деньги висят. От денег не отступлюсь точно.

— С деньгами решим.

— Ты погодь решать, я пока не сказал последнее слово. Мне еще думать надо.

— Подумай, Слава, подумай, — согласился старик. — Но с одним делом думать не надо, надо распорядиться.

— С каким? — снова насторожился Полухин. Он терпеть не мог, когда на него давили, даже если это «законник» старой формации, чудом уцелевший в бойне девяностых годов и с тех пор только утвердивший свое могущество.

— Не знаю, сам ты команду дал или люди твои перестарались, только женщину этого человека в оборот взяли и закрыли в больничке. Насчет дачи думай, а женщину отпусти тотчас. Она артистка. И женщина моего друга. Ты говорил, что к нему ты со всем уважением, а оно вона как поворотилось.

— Какая еще женщина? Какая больничка? Ты о чем, Пахом? — ничего не понял Слава. — Пурга какая-то, не врублюсь я.

— Выходит, не ты скомандовал. Рад я этому безмерно, не обманулся в тебе. А то недостойное это дело. Значит, люди твои. Пошукай среди своих, кто на этом работал, ответ потребуй, что тебя подставляют. И главное, чтобы быстро ее отпустили. Негоже на праздник непричемного человека взаперти держать. А люди это твои, по твоему делу трудились. Человеку этому звонили сегодня, когда женщину забрали. Давали понять, что из-за дачи этой, гори она синим огнем. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить. Так что найди, Слава, концы, и до полуночи пусть она вернется. А уж мы с тобой всегда сочтемся. Пахом в долгах не ходит, знаешь.

— Да уж знаю, — почесал Слава шрам на животе.

— Ты уж обиды не помни, — хмыкнул Пахом. — Тогда на киче сам виноват был. Да и не дорезали же.

«Вот черт старый! — с непонятным удовольствием подумал Слава. — Мысли, что ли, читает?»

— Лады, Пахом, с этим я сейчас провентилирую. Если моих пацанов рук дело — исправим. А если нет — не обессудь, метаться по Москве и искать виновных не буду, я только за себя и близких отвечаю.

— На том и порешим.

Слава положил трубку, минуты две посидел, обдумывая ситуацию. Марик и Шуба на этом деле были. А уж кого из пехоты они подряжали — только они и знают. Лишь бы не нажрались к этому времени до изумления, чтоб хоть какие-то ответы получить можно было.

Бояться Пахома Слава не боялся, но уважал крепко. И по ерунде искры лбами высекать было глупо, упертые бараны давно на шашлык пошли. Он уже раскрыл рот, чтобы позвать своих приближенных, когда в приемной послышались громкие уверенные шаги нескольких человек, и дверь в кабинет рывком распахнулась.

«Подполковник ГРУ» на самом деле был всего лишь капитаном. И не служил никогда в отрядах спецназа Главного разведуправления Генштаба, а работал «на земле» в оперативном составе. Такая работа всегда дает много опыта и умения разбираться в людях. А уж отличать «своих» бывший разведчик умел за километр.

В том, что к ним пожаловали коллеги из «конторы», он не сомневался ни единой секунды. Первым в вестибюль стремительно вошел рослый молодой «волкодав» с короткой стрижкой черных волос и цепким взглядом. Он не стал, как большинство нынешних охранников, прислуживающих своим денежным мешкам, придерживать дверь перед следовавшим за ним начальником, а быстро направился к «подполковнику».

Удостоверение словно само выпрыгнуло откуда-то из недр его одежды прямо в руку. «Ксива» так же профессионально мелькнула перед носом бывшего опера.

— Майор Татарский, ФСБ России. Мы тут по делу.

Следом подошел и начальник, невысокий плотно сбитый мужчина слегка за пятьдесят, с хитроватым добродушным прищуром, но жесткой угловатой челюстью. Его кажущееся простодушие охранника не обманывало, он повидал на своем веку таких на первый взгляд безобидных оперативников, которые вцеплялись в свою добычу, как бульдоги, и выжимали из нее все, до последней капли правды. Или того, что они еще от этой жертвы хотели.

— Полковник Русских, — улыбнулся чекист. — Я хочу повидать Вячеслава Полухина. Встреча будет неформальной, поэтому предупреждать его о нашем визите излишне.

Еще два бойца за плечами этого мужчины добавляли весу его вежливой просьбе. Один атлет лет сорока с жестким, будто вырубленным из дерева лицом, изборожденным ранними морщинами и парой шрамов, и неприметный мужчина средних лет невыдающейся комплекции и с незапоминающимся лицом. «Подполковник» быстро оценил расстановку ролей в этой труппе, вне всякого сомнения, прекрасно сыгранной. Красавчик, зверь и человек-тень. Отличный подбор. И над ними мудрый, сильный, добрый и безжалостный «папа». Результативность работы такой команды должна была впечатлять.

— Вас проводить? — предложил охранник, вызвавшийся отдежурить в новогоднюю ночь за дополнительную оплату и внеочередной отпуск. Все равно семьи у него не было, никто его под елкой не ждал.

— Спасибо, мы сможем добраться, — не принял помощи майор.

— Там у него в приемной два «братка», они уже давно квасят. Может получиться непонятка, — пояснил опер.

— Мы справимся, — снова добро улыбнулся полковник. Не поверить ему было невозможно. Эти точно справятся.

Опытный взгляд охранника очень верно оценил эту «группу товарищей». Это действительно была любимая команда Михаила, профессионалы экстракласса, на которых он мог положиться на все сто процентов. С годами сложились и личные отношения, выходящие за рамки простой служебной субординации.

Коллеги по работе шутя звали их «национальными гвардейцами», потому что все их фамилии были производными от названий народов бывшего СССР. А то, что майоры Татарский, Мордвинов и капитан Украинцев служили в подчинении полковника со звучной фамилией Русских, только добавляло пикантности в ситуацию.

Компания решительно проследовала по главной лестнице на второй этаж, при этом «зверь» Украинцев убедительно посмотрел в глаза охраннику и предостерегающе покачал пальцем, указав на телефон. Тот обиженно пожал плечами, мол, не дурак, сам понимаю.

Шуба и Марик были уже в хорошей кондиции. На ногах еще стояли, говорили связно, хоть и запинаясь, соображать в известной степени могли, но внимание уже притупилось, и шагов в коридоре они не слышали, а еще точнее — не обратили на них внимания.

Поэтому, когда дверь в приемную распахнулась и в дверной проем одновременно проскочили внушительные фигуры Татарского и Украинцева, у них случился кратковременный шок. Шуба поперхнулся водкой, надолго закашлявшись с выпученными глазами, а Марик соляным столпом застыл, не донеся до рта соленый деревенский огурец (эту нехитрую закуску он, как ни странно, обожал с не свойственной евреям страстью).