Марина Алексеева - Ребрендинг юродивой

Но то, что Машке разрешали, быстро ей надоедало.

— Не хочу рисовать! Хочу компот!

Машка убегала на кухню и возвращалась с компотом, угрожая теперь залить им все тетради сразу.

— Пей аккуратно, — говорила ей Настя, отодвигая все самое ценное.

— Хочу черепашку! Где Вероника? — Машка соскакивала со стула и неслась к коробке.

— Осторожно, Маша! Вероника — маленькая.

— Я буду осторожно! Я осторожно, — обещала Машка, хватая бедную черепаху обеими руками и прижимая ее к груди.

— Маш, отдай! Ты ей больно сделаешь!

— Нет, я не буду больно! Я ее в колясочке покатаю. Она хочет покататься.

Как объяснить Машке, что Вероника кататься совершенно не хочет? Что она хочет, чтобы ее оставили в покое! Чего, в общем-то, хочет и Настя…

Потом пришла Ольга и долго ходила вокруг и около, подбирая подходящий момент, чтобы выпросить у Насти очередной свитер. Настя так замучилась от них всех, что сама помогла запуганной криминальными авторитетами Ольге перейти к нужной теме и предложила ей вожделенный свитер. Она готова была снять с себя последнее, только бы остаться одной…

Чтобы поплакать спокойно. Чтобы пожалеть себя. Она знала, что жалеть себя — плохо. Знала, что это говорит о ее слабости… Ну и что? Ну слабая она, и что? Кому какое дело? Теперь уж точно до нее никому нет никакого дела. И Андрею тоже…

На предпоследней тетради в комнату вошла Светлана Федоровна.

— Что-то ты меня, Настенька, совсем забыла. И сырничков не печешь. Конечно, кому я, старая, нужна…

Настя подумала, что попечь сейчас сырничков — это практически то, о чем она и мечтала…

Она печально посмотрела на бабушку и неожиданно спросила:

— Бабуль, а ты любила когда-нибудь? По-настоящему?

Светлана Федоровна вытаращила свои и без того круглые из-за толстых стекол очков глаза на Настю.

Потаращилась, медленно приходя в себя, и сообщила:

— Ой, были мужики… Были…

— Нет, бабушка… Я про любовь. Которая и сейчас, может быть, у тебя сохранилась… Такая была?

— Такая?.. Была… А как же…

Светлана Федоровна уселась на Настину кровать и задумалась.

— Была, да вся вышла…

— Почему? Расскажи, бабуль.

— Да что там… Влюбилась. В инженера нашего. Он красивый был. Статный. И умный такой, интеллигентный весь из себя. Муж-то мой — Васька — простой был лапоть. Грубый. А этот… — Бабушка мечтательно завела к потолку глаза. — Красавец… Вот и потеряла я голову… А ухаживал как… Ох! Грехи мои тяжкие! — вздохнула мечтательно Светлана Федоровна.

— И что? — спросила Настя.

— А ничего… Встречались, недолго только. Он жениться на мне хотел… Я тоже на все готова была… А Васька прознал и взбесился. Избил меня, ирод… Зуб выбил, хорошо, что не передний. Тогда так не вставляли, как сейчас. А ему, милому моему, тоже всю жизнь поломал. В партком сообщил, что разваливает мой инженер семью — ячейку общества — и еще каких-то гадостей антисоветских напридумывал. Короче, еле мой инженер тогда голову свою уберег… В должности его понизили… Вот так…

— И что?

— А что? Все… Ничего больше не было.

— И вы не встречались?

— Нет… Только переглядывались. Раз в год или два. Как удавалось… И то — счастье было. — Светлана Федоровна вздохнула тяжело. — Много я потом погуляла — как с цепи сорвалась. По-тихому теперь, правда, чтобы Васька не прознал… Ученая стала! Узнал — убил бы! Боялась я его жутко. Всю жизнь боялась. — Лицо Светланы Федоровны помрачнело. — Гуляла, как кошка, назло гуляла… А все равно, такой любви больше не случилось. И у милого моего — тоже. Знаю я. Чувствовала все время, что любит. Не вижу его целый год, а чувствую… Так-то…

— А сейчас? — спросила Настя.

— Что сейчас?

— Ты его любишь?

— Глупая ты девка, Настька. Я ж старая, полоумная старуха! Какая там любовь? Мне важно иметь регулярный стул, а то как запор случится, так хоть ведро слабительного выпей, не прошибает! — Светлана Федоровна даже оглянулась и попыталась посмотреть на нижнюю часть своей спины, наверное, для усиления эффекта от всего сказанного…

Настя давно привыкла к смачным выражениям бабушки и перестала удивляться.

Светлана Федоровна явно получала удовольствие от полной собственной раскрепощенности. Она хитро выглядывала на Настю из-под толстых стекол очков и наслаждалась произведенным впечатлением.

Да… Правду говорят о том, что старый и малый очень мало друг от друга отличаются… Только малыши милы в своих шалостях, и даже неопрятность их не вызывает брезгливости, а вот пожилые люди, впавшие в детство, вызывают совершенно другие эмоции. Поменять памперс годовалому ребенку или девяностолетнему старику… Разница огромная…

— Мучаюсь сильно, — продолжала бабушка. — Да, еще хорошо было бы, если бы давление не скакало сильно… А ты говоришь — любовь!.. — Светлана Федоровна тяжело вздохнула. — А инженер… Давно это было, Насть… Так, вспоминаю, конечно… И знаешь, что интересно… Встречались мы с ним пару месяцев, а кажется, что целую жизнь. Все помню. Каждую его рубашечку, каждый наш день, каждую мелочь… А остальное все, что было в моей грешной жизни… Смешалось в кучу и перепуталось, перемешалось… Что за чем было? Не помню… И вспоминать — неинтересно. А с ним… Каждый наш день как сейчас вижу и проживаю заново… Так что ты сама уж решай, люблю или нет…

— Да… Здорово… — сказала Настя, представляя Светлану Федоровну влюбленной и молодой… Представлять было непросто.

Образ шаловливой, впавшей в детство старухи, облаченной в пожалованный ей за ненадобностью Стасиком ярко-красный с иностранными надписями спортивный костюм, натянувшийся на ее огромном животе, как на барабане, — бабушка могла теперь напялить на себя все, что угодно, стесняться чего-либо она перестала окончательно! — не вязался с влюбленностью и страстью.

— Насть, а сырничков пожаришь? С тыковкой? — заискивающе спросила бабушка.

— Пожарю… — смирилась с судьбой Настя.

А у нее и двух месяцев с Андреем не было… Что она будет вспоминать? А ведь будет… Обязательно будет! Найдет что…

Настя и вспоминала. Вспоминала каждый день. Вспоминала каждое мгновение…

Андрея не было, Настя его не видела, но он стал частью ее жизни. Был рядом.

Настя просто ощущала его… Ей почему-то казалось, что он смотрит на нее откуда-то. Это было нереально, но она постоянно чувствовала на себе его взгляд. Настя теперь даже не могла долго находиться не в форме и, проснувшись, бежала умываться сломя голову… Как будто он мог ее увидеть такую — неумытую и непричесанную… Это было похоже на сумасшествие, но, умывшись, она успокаивалась и чувствовала себя увереннее.

Периодически Настя удерживала себя просто невероятными усилиями воли, чтобы не побежать к его дому и чтобы не сесть на коврик у его двери, поджать ноги и ждать его, как нагулявшаяся собака ждет хозяина…