Изабел Уолф - Вопрос любви

— Очень доброе утро, — произнес Терри Воган [1] Известный британский теле- и радиоведущий. слащавым голосом, перед которым невозможно устоять, будто это сам Гиннесс. — На часах десять минут восьмого, и если вы только что к нам присоединились, добро пожаловать на шоу!

— Спасибо, — пробормотала я, с замиранием сердца открывая компактный гардероб Ника. Слева висели его костюмы — два шерстяных, три хлопчатобумажных — и еще брюки на каждый день. Справа в ряд — десять или двенадцать рубашек. Я провела по ним рукой и представила, что они надеты на Нике, испытывая мазохистское удовольствие, когда перед глазами возник его торс; моя рука остановилась на темно-синей шелковой рубашке с короткими рукавами. На ней были изображены тропические рыбки, уже поблекшие, — ее он особенно любил. Именно она была на нем, когда мы вместе проводили свой последний отпуск четыре года назад.

— Так, — бодро продолжал Воган в своей обычной манере. — Я вот очень люблю одну песню… — Я услышала вступление и вздрогнула. — «Ты был так нужен мне».

Я сняла рубашку с вешалки и уткнулась в нее лицом. Вдыхая мужской аромат, смешанный с запахом моря, вспомнила Крит. Мы в отеле, он на балконе, лицо озаряет улыбка, бокал рецины в его руке беззаботно вспорхнул в воздух…

«Теперь не хватает тебя как никогда…»

Уняв участившееся дыхание и несколько успокоив нервы, я приступила к работе.

«Где же найти утешение мне…»

Я сняла с вешалок остальные рубашки, перебросила их через руку и снесла вниз в свободную комнату.

«Когда-а-а ты ушел… ты был так нужен мне».

— Да, Ник, — вздохнула я. — То-то и оно. — Открывая деревянный сундук его отца, я подумала, как бы поступила на моем месте другая женщина. Давно бы уже отдала старые вещи бывшего мужа в Оксфам [2] Благотворительная организация. — а я не могла. Почему-то казалось, что так неправильно.

— Так… — услышала я деловитую присказку Вогана, вернувшись в спальню и сняв с перекладины гардероба костюмы Ника. — Наметился вопрос. Слегка неожиданный. А позвольте-ка спросить, известно ли вам, какой нынче день?

— Среда, — машинально ответила я, раскладывая костюмы на кровати. — Девятое февраля. — Я принялась застегивать пуговицы на пиджаке и заметила, что рука слегка дрожит.

— Стало быть, первый день Великого поста.

— Стало быть.

— Традиционно это день духовных размышлений и, естественно, начало поста. Итак, от чего же вы готовы отказаться на Великий пост, а?

Я снесла костюмы Ника в свободную комнату, уложила в чемодан и аккуратно переложила газетами.

— От шоколада? — услышала я вопрос Вогана, распрямляясь и чувствуя легкое напряжение в спине. Бросила взгляд в сад. Сыпал снежок. — Не слишком круто ли, что скажете? Или от выпивки? — Я вернулась в спальню, достала тельняшку Ника из комода. — Может, от фаст-фуда? Или сладостей?..

Теперь я взялась за ботинки, потом не торопясь отвязала от перекладины галстуки. Потеребила синий и золотой — в этом он был на свадьбе — и едва устояла под натиском внезапно нахлынувшей тоски.

— От мата? — не унимался Воган. — Курения? «ОК!» и «Хелло!» [3] Развлекательные журналы. ? Эй, ребята, предлагаю подумать вместе! Отчего мы готовы отказаться в пост?

Я взглянула на нашу свадебную фотографию, висевшую над кроватью, потом потянулась и сняла ее.

— Отчего я готова отказаться? Все просто. От прошлого.

Надо постараться и просто покончить с делами давно минувших дней, не так ли? Жить дальше или «отпустить это», как принято говорить. Вот и я наконец-то сподобилась. Убрала вещи Ника с глаз долой, потому что больше не желаю жить с призраком. Однако несмотря на то что поступить так надо было давным-давно, я по-прежнему чувствую, что сделала что-то не то. Будто я таким образом хочу показать, что Ника и не существовало вовсе и будто на протяжении целых шести лет мы не жили общей жизнью.

Больше всего раздражал автоответчик. За три года я так и не удосужилась сменить сообщение — не могла себя заставить, — но наконец собралась. Так что, начиная с сегодняшнего утра, никто больше не услышит, как Ник любезно говорит: «Здравствуйте, извините, но нас нет дома…» — эта фраза обычно всех бесила. Теперь можно услышать только меня любимую. «Привет, вы дозвонились до Лоры…» — говорю я как надо, словно публично признаюсь, что его больше нет.

Чего от меня многие годы и добивались мои сестры. «Это же невыносимо! — восклицала моя старшая сестра Фелисити каждый раз, когда заходила ко мне. — Долго так продолжаться не может, Лора! Это не квартира, а настоящий мавзолей. Что было, то было — живи дальше!» Моя младшая сестра Хоуп, более сдержанная в выражениях, ограничилась бы философским: «Если ты еще не готова что-то изменить, то… не меняй». Но в январе я наконец поняла, что готова. На Новый год решила обновить интерьер — квартира сразу преобразилась — и избавиться от всех вещей Ника. Я не стала их выбрасывать — это было бы бессердечно, — а просто убрала, чтобы скрыть очевидные следы его присутствия. Его компьютер, его книги, его фотографии, а теперь и его одежда — все это, упакованное в коробки, стоит в пустой комнате, подальше от глаз. С одной стороны, выглядит как освобождение, с другой — как предательство. Хотя умом я и понимаю, что это не так.

Мне не хватает Ника. И я до сих пор злюсь на него. Говорят, это нормально — особенно когда ты молода. И конечно, время лечит. Я уже свыклась (а куда деваться?), но он до сих пор не оставляет меня в покое. Всякий раз, когда на мой адрес приходит письмо для него, мне приходится писать ответ и все объяснять. Часто меня огорчает реакция моих соседей. Как, например, сегодня утром.

Около половины девятого я выходила из квартиры, отправляясь на работу. В кои-то веки я чувствовала эмоциональный подъем, бодрость духа, фонтанировала энергией, была готова свернуть горы. Я запирала дверь, когда на противоположной стороне улице из дома вышла миссис Френч со своей тележкой — собиралась в магазин на Портобелло-роуд [4] Одна из самых старых и протяженных улиц западной части Лондона. По субботам там проходят ярмарки и распродажи. . Я улыбнулась ей, а она улыбнулась мне в ответ, как обычно, с плохо скрываемым сочувствием к моим семейным обстоятельствам — я почти что слышала ее сердобольное цоканье. И поняла: до тех пор пока я здесь остаюсь объектом жалости и интереса — а я им остаюсь, — ни о каком «живи дальше» и речи быть не может. Вот взять хотя бы миссис Сингх, живущую по соседству. Стоит ей меня заприметить, как она тут же подходит, кладет руку на плечо и, участливо заглядывая в глаза, интересуется, все ли у меня «ладно». А я всегда твержу одно и то же, так беззаботно, как только получается: «Да, конечно, спасибо. А у вас?» Я этого терпеть не могу, но не виню их, потому что они помнят Ника, а мы живем на маленькой улице со своим сарафанным радио, поэтому я стала «той бедной девочкой из восьмой».