Колин Маккалоу - Поющие в терновнике

– Джастина! Когда ты научишься запоминать фамилии? Еще спасибо, что ты мне отказала, хороша бы вышла из тебя жена для политика. Я ведь слышал, как ты бормотала и мычала и не могла сообразить, кого как зовут. Кстати, очень многие мужья мерзких жен недурно преуспевают, а очень многие мужья прекраснейших жен отнюдь не преуспели. В конечном счете это не важно, все решают качества самого человека. Очень мало кто из них женится по чисто политическим соображениям.

По-прежнему он умеет поставить ее на место, и это все так же обидно; чтобы Лион не увидел ее лица, она, словно бы шутя, низко, на восточный лад, поклонилась ему, потом уселась на ковре.

– Не сиди на полу, Джастина!

Но она не встала, а вызывающе поджала ноги и прислонилась к стене возле камина, поглаживая кошку Наташу. Оказывается, после смерти кардинала Витторио Лион взял к себе его любимицу и, видно, очень к ней привязан, хотя она уже старая и довольно капризная.

– Говорила я тебе, что уезжаю насовсем в Дрохеду? – спросила вдруг Джастина.

Лион как раз открывал портсигар; крупные руки его не дрогнули, не приостановились, он спокойно достал сигарету.

– Ты прекрасно знаешь, что не говорила, – сказал он.

– Значит, теперь говорю.

– Давно ты это решила?

– Пять дней назад. Надеюсь уехать в конце этой недели. Чем скорей, тем лучше.

– Понятно.

– Это все, что ты можешь мне сказать?

– Что ж тут еще говорить? Ну, разумеется, я желаю тебе счастья и удачи, как бы ты ни поступала, – произнес он уж до того невозмутимо, что Джастина поморщилась.

– Ладно, и на том спасибо, – беспечно отозвалась она. – А разве ты не рад, что я больше не буду въедаться тебе в печенки?

– Ты вовсе не въедаешься мне в печенки, – был ответ.

Джастина оставила в покое Наташу, взяла кочергу и принялась свирепо ворошить перегоревшие поленья в камине; они с шорохом рухнули кучкой легких раскаленных угольев, мгновенным фейерверком взметнулись искры – и жар, пышущий от камина, разом спал.

– Наверное, в нас живет демон разрушения, всегда хочется переворошить огонь. Это лишь ускоряет конец. Но какой красивый конец, правда, Ливень?

Но Лиона, видно, не занимало, что происходит с огнем, когда его переворошат, он только спросил:

– Так, значит, уже в конце недели? Ты времени даром не теряешь.

– К чему откладывать?

– А как же сцена?

– Меня уже тошнит от сцены. Да мне там после леди Макбет и делать нечего.

– Ох, довольно ребячиться, Джастина! Когда ты несешь такой вздор, я готов тебя поколотить. Сказала бы просто, что театр больше тебя не привлекает и ты соскучилась по дому.

– Хорошо, хорошо, хорошо !!! Считай, как тебе угодно, черт подери! Просто я легкомысленна, как всегда. Извини за резкость! – Она вскочила. – Где мои туфли, черт бы их побрал? Куда девалось мое пальто?

Появился Фриц, подал туфли и пальто и отвез ее домой. Лион извинился, что не может сам ее проводить, у него еще много дел, но потом долго сидел с Наташей на коленях у разведенного заново огня и, судя по его лицу, поглощен был чем угодно, только не делами.

– Что ж, – сказала Мэгги матери, – надеюсь, мы поступили правильно.

Фиа, щурясь, посмотрела на нее и кивнула:

– Да, я уверена. С Джастиной беда в том, что она просто не способна сама принять такое решение, поэтому у нас не осталось выбора. Приходится решать за нее.

– Не слишком приятно разыгрывать роль Господа Бога. Я-то, думается, знаю, чего ей на самом деле надо, но даже если б я могла сказать ей это напрямик, она бы все равно увильнула от ответа.

– Гордость в крови у всех Клири, – слабо улыбнулась Фиа. – Вдруг вылезает в тех, от кого ничего такого и не ждешь.

– Брось, тут не одни Клири! Я всегда подозревала, что тут есть кое-что и от Армстронгов.

Но Фиа покачала головой:

– Нет. Почему бы я ни сделала то, что сделала, гордость тут была ни при чем. В старости тоже есть смысл, Мэгги. Она дает нам перед смертью передышку, чтобы мы успели сообразить, почему жили так, а не иначе.

– Если мы вначале не впадем в детство и не перестанем вообще что-либо соображать, – сухо заметила Мэгги. – Тебе это, правда, не грозит. И мне, надеюсь, тоже.

– Может быть, старческое слабоумие дается как милость тем, кто не в силах посмотреть в лицо своему прошлому. А тебе покуда рано ручаться, что ты не впадешь в детство. Подожди еще годиков двадцать, тогда видно будет.

– Еще двадцать лет! – с испугом повторила Мэгги. – Так страшно долго!

– Ну, это ведь было в твоей воле – сделать эти двадцать лет не столь одинокими, правда? – заметила Фиа, не отрываясь от вязанья.

– Да. Только овчинка выделки не стоила, мама. Правда? – сказала Мэгги с едва уловимой ноткой сомнения в голосе, постукивая головкой старинной вязальной спицы по письму Джастины. – Довольно я трепыхалась в нерешительности. С тех самых пор, как приезжал Лион, все тянула, надеялась – может, и не придется ничего делать, может, все решится без меня. Но он был прав. В конце концов это легло на меня.

– Ну, согласись, без меня тоже не обошлось, – возразила уязвленная Фиа. – Конечно, после того, как ты немножко обуздала свою гордость и рассказала мне, что происходит.

– Да, ты мне помогла, – мягко сказала Мэгги.

Тикали старинные часы; все так же проворно мелькали в двух парах рук черепаховые вязальные спицы.

– Скажи, мама, – спросила вдруг Мэгги, – почему тебя сломила именно смерть Дэна? Ни из-за Фрэнка, ни из-за папы и Стюарта так не было.

– Сломила? – Фиа опустила спицы; вязала она и теперь не хуже, чем во времена, когда видела превосходно. – О чем ты говоришь?

– Ну, это ведь тебя совсем убило.

– Меня и тогда каждый раз убивало, Мэгги. Но я была моложе, и у меня хватало сил лучше это скрывать. И разум был потверже. Вот как у тебя теперь. Но Ральф знал, что со мной сделалось, когда погибли папа и Стюарт. Ты была еще девчонкой и не понимала. – Она чуть улыбнулась. – Знаешь, Ральфом я восхищалась. Он был такой… необыкновенный. Совсем как Дэн.

– Да, правда. А я не знала, что ты это понимаешь, мама… то есть какие они оба по природе своей. Чудно. Ты для меня загадка, мама, темный лес. Столько в тебе всякого, чего я не знаю.

– Надо надеяться! – усмехнулась Фиа. Руки ее все еще праздно лежали на коленях. – Так вот, вернемся к главному – если ты сумеешь сейчас помочь Джастине, значит, твои беды тебя научили большему, чем мои – меня. Я не позаботилась о тебе, как советовал Ральф. Ни о чем не хотела думать, только вспоминать… А ведь у тебя и выбора все равно нет. Только воспоминания и остаются.

– Что ж, когда боль немного притупится, и воспоминания утешают. Разве не так? Двадцать шесть лет у меня был Дэн, и я приучила себя к мысли, что, наверное, все к лучшему, наверное, он избежал какого-нибудь совсем уже страшного испытания, такого, что и не вынес бы, сломился. Как Фрэнк, только от чего-то другого. Есть немало такого, что хуже смерти, мы с тобой обе это знаем.