Сара Вульф - Жестокие и любимые (ЛП)

Переведено для группы:

– 1 –

3 года

43 недели

2 дня

Когда мне было девять лет, папа собрал свои вещи и уехал. На улице было ясно и солнечно. На мне был джинсовый комбинезон, а в воздухе витал аромат черники, я наблюдала за ним, пока он не сел в такси и оно не помчалось прочь. Я пыталась за ним бежать, но мои шажочки были слишком маленькими.

В тот день он научил меня чему-то действительно важному.

Когда все усложняется, люди уходят. Не то чтобы я их осуждаю. Со сложностями действительно тяжело справиться, они вытягивают энергию, время и внимание. Поэтому люди уходят. Уходят, поскольку так легче, они смогут использовать это время и энергию где-нибудь еще, на что-то не столь сложное. Отец ушел, потому что мама слишком много ворчала, так как нервничала, воспитывая меня, и у них постоянно не хватало денег, опять же, из-за меня, ведь им нужно было поставить меня на ноги. Это было тяжело для них обоих. И все из-за меня. По большей части, это была моя вина. Они были бы счастливы, если бы у них не было меня. Я так и не собралась с духом, чтобы попросить у них за это прощения.

Но теперь я уезжаю в колледж. Я выросла и больше не нуждаюсь в них столь сильно, как раньше. Я отличаюсь от той маленькой девочки, которая пыталась бежать за такси.

Солнце пытается уничтожить мои глазные яблоки. Просыпаться каждый день в два часа дня означает, что я рок-звезда. Или зомби. Возможно, и то, и другое. Рок-звезды принимают кокаин, а кокаин – это пыль зомби1 , верно? Верно. Я так много знаю о наркотиках. Я иду в колледж и так много знаю о наркотиках. Со мной все будет в порядке.

– Айсис? – Раздается стук в дверь, и в мою комнату проникает папин голос. – Почему ты говоришь о наркотиках? Ты что, куришь травку, юная леди?

Я вскакиваю с постели, надеваю джинсовые шорты и разглаживаю свою мятую после сна рубашку, прежде чем побежать и открыть дверь. Папа осуждающе смотрит на меня сверху вниз, его темные волосы уже тронула седина, а глаза такого же тепло-коричневого цвета, как и мои.

– Естественно, я выкурила целых три косяка марихуаны, – объявляю я. – Четыре-двадцать2 . Заяви об этом всем. Что-то в духе Боба Марли.

Папино выражение лица не меняется, тогда я обнимаю его и скачу вниз, мимо дюжин семейных фотографий. Стены в коридоре чисто-белые, а ковры просто роскошные. Перила из вишневого дерева начищены до блеска, а лестница, ведущая вниз, огромная, словно из «Золушки».

– Айсис, вот ты где! Доброе утро.

– А вот и злая мачеха, – бормочу я. Она, вообще-то, вовсе не злая. По шкале от ангела до демона, ей, безусловно, светит четверка, то есть она что-то вроде рассеянной эгоистки. Тот же уровень, что и у заместителей учителей, а также у парней, которые врубают басы в своей машине на полную катушку, когда ты пытаешься заснуть. Я называю ее злой лишь потому, что от этого мне становится лучше. Да, именно, мне хорошо от моей жестокости. Плохо? Хм, так или иначе, это работает.

Голубоглазая блондинка стоит в прихожей и смотрит наверх, ее запястья такие тонкие, что смахивают на терновый куст, а на лице столько косметики, что любой трансвестит позавидует. Я ни разу не видела Келли несобранной и неухоженной, даже ночью и по воскресеньям. Она почти на седьмом месяце беременности, но даже в таком положении Келли выглядит так, будто сошла со страниц каталога «Sears». Меня терзают смутные сомнения, что она – робот, однако я пока не нашла ее зарядное устройство.

– На завтрак у нас круассаны, а еще я приготовила твое любимое блюдо – блинчики со взбитыми сливками! Ты ведь их любишь, верно? По крайней мере, так сказал твой отец.

– Ага. Я их очень любила. Когда мне было четыре года, – широко улыбаюсь я, пока ей не становится неловко. Папа совершенно не знает, кем я стала. – Слушай, благодарствую за попытку влезть в шкуру Марты Стюарт, но у меня другие планы на завтрак!

– Нет у тебя никаких планов, – говорит она пренебрежительно.

– Ух, на самом деле, есть. С друзьями.

– Какими друзьями? Здесь, в Джорджии, у тебя нет друзей.

– Ты должна знать, что у меня есть друзья во всем пространственно-временном континууме. И некоторые из них обладают телепатией. И могут метать огненные шары. Тебе нравятся огненные шары? Надеюсь, что нравятся. Потому что моим друзьям нисколечко не нравятся люди, называющие меня одинокой!

Идеальное фарфоровое личико Келли мрачнеет. Я уже к этому привыкла, так как все четырнадцать дней, что я нахожусь в Джорджии, она состраивает именно эту гримасу каждый долбанный раз, когда что-то вылетает из моего рта. Она ненавидит то, что я говорю и то, кто я есть. Я не соответствую ее шаблону «идеальная девочка-тинэйджер». Мачеха хочет сказать мне, что я смешна или что я переборщила, но она этого не делает, поскольку в первую очередь, она желает мне понравиться. Я прохожу мимо нее и хватаю со стола в коридоре свой кошелек и ключи.

– Как насчет небольшого шоппинга? – предлагает Келли, когда я практически подхожу к двери. – Мы могли бы пойти, куда ты только захочешь! В центре есть замечательное место...

– А как насчет нет? – отвечаю я. – Однако с уклоном в «нет, спасибо»?

– Очень плохо, – Келли выжимает улыбку. – Я действительно хотела бы тебя узнать.

– Ты действительно хочешь меня узнать? Хочешь знать, что я наложила в штаны в третьем классе? Что мне нравится плохая поп-музыка, карусели и оранжевый цвет?

– Отличное начало! – говорит она.

– Ты хочешь мне понравиться. Тебе без разницы, кто я, ты просто хочешь мне понравиться. Но это не сработает. Это не может произойти в один момент.

– Что здесь происходит? – спрашивает отец, появляясь на лестнице. – Айсис, почему ты разговариваешь с Келли таким тоном?

– Каким тоном? – полусмеюсь, полуусмехаюсь я.

– Вот, снова этот тон. Не смей так со мной разговаривать, я твой отец!

В моем горле образуется горячий, обжигающий ком.

– Ну, прости. Просто данный факт немного сложно вспомнить, когда тебя не было рядом целых восемь лет!

Я выхожу, хлопая за собой дверью. Гравий хрустит под моими разъяренными шагами. Келли неблагоразумно разрешила мне брать ее «старый» черный «БМВ», который, между прочем, практически новый. У нее их пять штук, все разных цветов, с разными откидными верхами и, конечно, навороченными дисками. Я залезаю внутрь, от всей души хлопая дверью, завожу машину и покидаю озелененную лужайку и пальмы, выстроенные в величественные ряды вдоль дороги. Даже игровой домик детей сделан из мрамора и имеет свой собственный крохотный работающий фонтан.

И вся эта роскошь мне доступна, а я веду себя, как плаксивый, выпендрежный ребенок на коленях у Санты в торговом центре.

Я выезжаю к пляжу, чтобы успокоить свои бушующие нервы. Я согласилась приехать на лето лишь потому, что отец сказал, будто действительно очень по мне скучал и хотел увидеть до отъезда в колледж.