Паулина Симонс - Талли

— Кроме нее, — добавил Робин.

— Робин, послушай меня, — сказала Талли. — У меня никогда не было своей жизни. И я о ней никогда и не мечтала. Я вообще ничего не хотела. Когда ты полюбил меня, я отвернулась от тебя. Не потому, что это был именно ты — просто у меня вообще не было желаний. — Талли еще крепче прижала Дженни к себе. — Мне было все равно, потому что я не знала другой жизни на железной дороге, жизни, состоящей из блужданий и тоски, кошмарных снов и серого неба над головой. Жизни сироты. Я хотела уехать отсюда и забыть все то, что не давало мне спать по ночам, забыть очень многое, — ты ведь понимаешь, о чем я говорю. Это единственное, чего я по-настоящему хотела. Забыть. Уехать прочь и забыть. Забыть мать и отца, забыть Дженнифер. Робин, я хотела прожить жизнь, которую не прожила Дженнифер. Я хотела жить так, как мечтала она. Но я забеременела и уже не смогла осуществить свои желания. Но, поверь, Робин, я уже повзрослела настолько, что мне начинает нравиться моя жизнь. — Она грустно улыбнулась. — Да, теперь я повзрослела, и мне начинает нравиться моя жизнь. Я не выбирала ее, не выбирала эту жизнь. Кто выбрал ее для меня, не знаю, — Бог ли, черт ли, а может быть, ты? Так или иначе ее выбрала не я и поначалу восставала против нее. Но теперь я сама хочу сделать свой выбор. Я выбираю тебя, — сказала Талли, стараясь прогнать стоявшее у нее перед глазами лицо Джека. — Я выбираю тебя, потому что без тебя у меня ничего бы не было. Ты дал мне все, что я хотела. Позволил мне делать все что угодно. Ты всегда гордился мной. Ты был рядом тогда, когда меня было трудно даже назвать живым человеком, ты был рядом и тогда, когда меня трудно было назвать твоей женой. Ты посадил меня в лодку, а сам стал якорем, и я ничто без тебя, Робин. — Талли глядела на него, и глаза ее все больше и больше наполнялись слезами, и эти слезы смывали с ее сердца огромную тяжесть.

— Разве ты ничто без меня, Натали Анна Мейкер? — прошептал Робин. — Ты — это ты.

Талли все, прижимала и прижимала к себе дочь.

— Прости меня, Робин, — сказала она. — За все.

— Так что ты предлагаешь? Жить как прежде?

Талли попыталась закатить глаза, но ей стало больно.

— Нет. Теперь мы будем иногда разговаривать. Может быть, проводить вместе отпуск. И, уж конечно, ходить по магазинам.

Робин не сводил с нее глаз.

— Талли, — сказал он. — А как же Джек?

— Пожалуйста, прости меня за Джека, — едва слыша себя, сказала Талли.

— Только не говори, что ты хотела уйти к нему лишь потому, что его любила Дженнифер. Не говори, что никогда не любила его.

— Нет, ничего такого я не скажу, — прошептала Талли, опираясь о дубовый стол. — Я любила его.

— И до сих пор любишь, — сказал Робин. — Ты его до сих пор любишь, разве не так?

— Да, — с трудом выговорила Талли. — Я до сих пор его люблю. Пожалуйста, прости меня за это.

— И что ты теперь с этим будешь делать? — тихо спросил Робин.

И Талли, держась обеими руками за дубовый стул, чтобы не упасть, прошептала:

— Я излечусь от него. Я излечусь от него.

Ближе к вечеру Талли пошла к Джеку. Робин остался дома ухаживать за Дженни.

Она медленно брела по Маквикар-стрит. Она миновала Уэшборн и повернула налево на Семнадцатую улицу. Она чуть было не повернула налево еще раз, чтобы пройти по Уэйн-стрит мимо Сансет-корт, но не нашла в себе сил. Тогда она решила еще раз зайти на могилу Дженнифер, а уж потом отправиться на Лейксайд Драйв.

Ворота церкви Святого Марка, как всегда, скрипнули. Точь-в-точь дверь в спальне Бумеранга.

Мощеная дорожка была покрыта горячей пылью. Но в глубине двора, в густой тени дубов, всегда было прохладно.

И тут Талли увидела Джека. Сидя на корточках, он обихаживал розовый куст на могиле Дженнифер. Она пожалела, что не пошла сразу к нему домой. Тогда она бы выиграла несколько лишних минут.

Он улыбнулся ей.

— Привет. Что ты здесь делаешь? Как прошел суд?

— Прекрасно, — солгала Талли, стараясь нащупать внутри себя опору. Но эта опора тоже скрипела. Казалось, скрипело все внутри Талли. Она медленно подошла к нему. «Я хочу сесть, — подумала она, — но здесь не на что».

— Давай не будем долго задерживаться, — сказала Талли. — Я уже приходила сюда сегодня утром.

— Зачем ты тогда опять пришла сюда? Искала меня?

— Вроде того. По-видимому.

Он погладил ее по щеке.

— Пойдем ко мне. Я покажу тебе карту, — стоя на коленях, он рыхлил землю у самых корней. — Я составил карту нашего путешествия. Я решил, что мы можем потратить несколько лишних дней и проехать через Большой Каньон.

— Через Каньон? Там же большая пропасть посередине?

Талли посмотрела на куст белых роз, вдохнула в себя горячий воздух Большого Каньона и попыталась представить, что сказал бы Бумеранг, увидев Большой Каньон. Она снова перевела взгляд на Джека. Каждое воскресенье, зимой и летом, он приносит цветы Дженнифер. Она начала считать овец, стараясь успокоиться, ведь он всегда был спокоен с ней, и ей хотелось хоть немного ему соответствовать.

— Да, огромная пропасть. Но, может быть, там есть мост. — Он поднялся с колен. Улыбка на его лице погасла. — Что случилось, Талли? Ты не была в суде?

Талли невольно залюбовалась пышно цветущими розами.

Она покачала головой.

— Джек, — сказала она дрогнувшим голосом. — Я не могу поехать.

— Что? Посмотри на меня. Что ты сказала?

Талли не могла взглянуть в его глаза.

— Я не могу поехать, Джек.

— Он опять не отдает тебе Бумеранга?

Она держалась прямо — на большее в этот момент она была не способна. Она держалась прямо в его любимом платье, в его любимых белых босоножках.

— Талли, будь так добра, посмотри на меня, — серьезно сказал Джек. — Спасибо. Ну?

— Я не могу поехать, Джек Пендел, — повторила она.

Он подошел к ней и сжал ей виски. Талли посмотрела ему в лицо, но быстро закрыла глаза и едва слышно сказала:

— Я просто не могу.

Джек еще какое-то мгновение сжимал ей виски, потом опустил руки и сделал шаг назад.

После долгого молчания он сказал:

— Я знал это. Черт меня побери, я это хорошо знал.

— Прости меня, Джек.

— Талли, я снял для нас дом.

— Я знаю, — сказала она, ища глазами, на что бы опереться.

— Последние шесть лет я возвращался сюда только ради тебя, можешь мне поверить.

— Я знаю, — печально повторила она.

— Теперь, когда умерла моя мать, мне здесь вообще нечего делать. Я не хочу больше здесь оставаться.