Л. Бояджиева - Бегущая в зеркалах

Через два дня она проснулась чуть свет от барабанной дроби дождевых струй, падающих из обрубка водосточной трубы прямо на жестяной карниз, сонно огляделась и вмиг вскочила, не обнаружив, как обычно, недремлющего Филиппа. В центре его смятой подушки, лениво шевеля клешнями, расположился крупный лаково-черный жук. Алиса бросилась искать Филиппа, но и в крошечной ванной, и на кухне, и даже на лестничной клетке было абсолютно пусто. Уже порядком испугавшись, она обнаружила записку, подсунутую за раму мутноватого трюмо: «Меня позвал Учитель. Жди». Но и к вечеру Филипп не появился. Телефон упорно молчал. Боясь согнать так и не двинувшегося с места жука, она осталась на диване, не зажигая свет и даже не вспомнив о еде. Она старалась ни о чем не думать, и лишь почему-то очень жалела, что не успела сообщить Филиппу, все время откладывая, о своей теперь уже явной беременности. Темнота сгущалась, черное пятно на подушке, от которого Алиса не могла отвести взгляд, росло, растекалось, заливая неубранную постель липким мраком.

Было уже совсем светло, когда Алису разбудил требовательный резкий звонок. В туманной дымке над сонными, еще сырыми от дождя крышами поднималось солнце. Незнакомый мужской голос, не назвавшись, сказал несколько слов, и прежде, чем она что-то сообразила, в трубке послышались гудки. «Читайте утренний выпуск „Обсервера“» – прогнусавил неизвестный.

Алиса бросилась вниз, к старику лоточнику на ближнем углу, распаковывающему стопы свежих газет. Подагрические пальцы в грязных митенках невозможно долго копались в бумажной кипе и наконец вытащили необходимый Алисе номер.

– Для такого сырого утра мадемуазель довольно легко одета, – подмигнул старик ранней покупательнице и вернулся к своему занятию, мурлыча какую-то польку. Но тут же застыл: с жадностью голодного туземца девушка принялась потрошить пухлый номер, роняя на мокрый булыжник измятые хрустящие листы, и вдруг замерла, покрываясь гипсовой бледностью.

Развернув раздел «происшествий», Алиса несколько раз перечитала короткий текст и окаменела, как человек, раненный в сердце, но еще не понявший, что уже мертв. А когда поняла – рухнула на колени, стиснув ладонями виски, – так громок и ужасен был вырвавшийся из ее горла вой.

«Тело неизвестного юноши восточного происхождения найдено на путях пригородной электрички. На шее убитого – серебряный медальон, на груди – свежевытравленное клеймо, знак тайного общества арабского Востока. Инспектор криминальной полиции Клемон, ведущий расследование, отказался комментировать происшествие».

Под потолком комнаты, где проходило опознание, потрескивала, мигая, неисправная неоновая лампа. Санитар откинул простыню с головы покойника.

– Да, это он.

Алиса не закричала, не разрыдалась, на ее помертвевшем лице застыло каменное спокойствие. Заметив это, искушенный в подобных ситуациях санитар потянулся за флакончиком нашатыря, но вопреки его расчетам девушка не потеряла сознание, не повисла без сил на руках поддерживающего ее за локоть инспектора.

– Я могу быть свободна? – обратилась она к присутствующим все с тем же шоковым безразличием и, получив утвердительный ответ, покинула помещение.

«Э, да тут, видно, не так все просто. По крайней мере, роковая страсть эту парочку не связывала», – смекнул инспектор Клемон, поставив в блокноте вопросительный знак против имени мадемуазель Грави.

Как же ошибался опытный полицейский! В тот момент, когда Алиса увидела на простыне мертвое лицо своего возлюбленного, приговор, который она готовила своей судьбе, был оглашен. Не столько горе и погибшая любовь, сколько уязвленная гордыня подсказала ей это решение: она оказались заурядностью, а следовательно, подлежала уничтожению.

В той или иной степени всякому человеку дано ощущение своей единственности, особых отношений с покровительствующими силами судьбы – Богом, Роком, Космосом или чем-то иным, возвышающимся в его сознании над земным бытием. Тайно веря в свое избранничество, он рассчитывает на любовь и поддержку свыше, со стороны того, кто сильнее и мудрее, кто в конечном счете отвечает за все, что происходит с его подопечным.

Ощущение высшего покровительства, веры в свою звезду, свое особое счастье сопровождало Алису с рождения. Достаточно было девочке лишь посмотреть в глаза близких или случайных встречных, чтобы уловить то выражение восторга или зависти, которые появляются у людей при соприкосновении с чужим везением. Чувство избранничества наделяло силой Алису, помогая легко преодолевать препятствия, питало ее милосердие и доброжелательность.

То, что произошло с Филиппом, уничтожило привилегии избранницы судьбы: ею пренебрегли, вычеркнули из списка любимцев. Кто-то где-то сатанински смеялся сейчас над ней, доказав, что она – всего лишь заурядность, мразь, ничтожество, числящееся в общем строю и подчиняющееся тем же законам, что и грязная уличная проститутка.

Ее не только провели, лишив любви, подаренной с такой сказочной щедростью, но и «подставили», сделав убийцей своего счастья. О, этот таинственный телефонный голос «друга», эти суетливые интонации и ее поспешная, глупая радость! Она сама выдала Филиппа, открыв его убежище, и она же, правдивая до дерзости, проницательная, чуткая Алиса, так и не решилась рассказать любимому о звонке, став соучастницей врага. Непоправимость допущенной ошибки, бессилие перед необратимостью случившегося и невозможность мести сводили ее с ума.

Она не умерла на месте от невыносимой боли, как втайне была уверена там, на мостовой, у газетного прилавка, раздавленная грузом чрезмерного, непосильного отчаяния. Она просто окаменела.

Лицо мертвого Филиппа показалось Алисе очень маленьким и темным. В синеватой тени глазниц лежали длинные ресницы, казавшиеся фальшивыми и столь же неуместными, как у оперной Кармен, умирающей в полной красе с ножом в груди. Кровь от ссадины на лбу запеклась, подклеив черный крутой завиток, на горбинке носа белел гордый хрящик, туго обтянутый бескровной кожей. Под левой ключицей чернел загадочный шестигранник, выжженный раскаленным металлом. А губы… Боль в груди Алисы была настолько сильной, что она не смогла ни потерять сознание, ни заплакать.

«Конец, конец, конец!» – Алиса слышала торжественный хохот. «Вот тебе, гордячка, получай!» Это был не удар, это был плевок в лицо. «Ну что же, значит – решено». Она чуть ли не улыбалась, предвкушая уготованное мщение.

Она знала, что никогда не смирится ни с предательством высших сил, ни с собственной роковой ошибкой.

У себя в мансарде, распахнув окно в осеннюю прохладу, приговоренная оглядела Париж радостно и вольно, будто вернувшись из дальнего путешествия. Затем надела любимое белое платье, вытащила из волос шпильки, сняла с шеи крестик и кинула все это, уже ненужное, на стол. Усевшись на подоконник, Алиса с острой прощальной любовью рассматривала знакомую и уже совсем чужую жизнь, ощущая всем телом прикосновение свежего ветерка, смешавшего в пряном коктейле запах палой листвы из ближнего сквера, аромат петуньи, задиравшей свои пестрые головы на балконе нижнего этажа, с дымком жареной макрели из чьей-то готовящейся к ужину кухни. Она оглядывала нагромождение черепичных крыш, балкончики, трубы с жестяными флюгерами, окошки, имеющие, как и люди, свои особые лица. Пестрые детские штанишки трепетали на веревке, красный мяч застрял между прутьев нижнего балкона и… Жадно вслушиваясь в детские голоса, смутно доносившиеся из раскрытого окна, в дальний перезвон трамваев, суетливые автомобильные гудки, Алиса думала о том, что никогда уже не случится.