Елена Колядина - Цветочный крест • Потешная ракета

И пошла проситься в чертежную мастерскую.

– Покажи, что ведаешь, – повелел возглавлявший чертежников монах. – Эллипсоидами владеешь?

– Чем? – переспросила Феодосья.

– Овалы. Можешь строить овалы?

– Многое забыла – память от угара вышибло, но чертить, кажется, могу, – на всякий случай придержалась Феодосья версии потери памяти, но затем поданным ей деревянным циркулем со внедренным в него грифелем аккуратно и довольно быстро вычертила на доске овал.

– Неплохо, – строго сказал проверяльщик. – Вот тебе бумага, готовальня, тушь… нет, все-таки грифель для начала, сделай геометрический орнамент на свое усмотрение, вписав его в квадрат.

Феодосья молча кивнула головой. И не вставала из-за дубового стола до вечера. Даже обедать не пошла, попросив братьев принести ей хлеба.

Начала она с фрагментов, сам выбор которых гласил о незамутненности ее представлений о прекрасном – Феодосья решила вычертить грибы.

Подобно всем истинным творцам, она даже не отринула правила, а вовсе не стала вспоминать о них и уж тем более сверяться с ними. Посему Феодосья вдохновенно принялась строить первый гриб – хрупкую бледно-сиреневую поганку, не интересуясь, каковые для изображения поганок приняты каноны?

Сперва она взялась за шляпку – яйцеобразную и вытянутую, как голова мудреца, на макушке, но расходящуюся колоколом книзу. Каждую линию Феодосья выстраивала с помощью каркаса окружностей и овалов, которые, в свою очередь, витали в тонкой сетке лучей и углов. Когда шляпка была готова, Феодосья, подумав, одарила один ее край неуловимой косинкой, которая придала вещи непередаваемую живость и изящество. Ножка гриба также была вычерчена с безупречной асимметрией, на какую способен и какую может себе позволить только сам Творец. Второй гриб был сыроежкой, шапочка которой в тонких лесах подготовительных линий розовела мисочкой ручной работы – с чуть утолщенным краем с одной стороны и чересчур подвернутым огубьем с другой. Удовлетворенная работой и искренне уверенная, что грибы – вполне подходящие элементы для орнамента, она отложила готовые листы и взялась за полновесный узор, коий вполне мог бы расположиться, к примеру, на потолке ее кельи. Вечером, когда в глазах Феодосьи начали плавать огненные эллипсоиды, она подошла к старшему чертежному дьяку и попросила:

– Взгляните, брат Макарий.

Макарий отложил лист и угломер, коим он выверял некий чертеж, выдвинулся из-за стола по гладкому каменному полу прямо вместе с квадратной лавкой и, поразгибав пару раз спину, пошел к столу Феодосьи. Сев, он в великом удивлении взял в каждую руку по вычерченному и раскрашенному грибу и долго молча переводил взор с одного на другой и обратно. Специально созданная Феодосьей асимметрия изумила его своей смелостью. Гриб, окруженный сохранившимися паутинными, но твердыми линиями и точками построения, имел такой вид человеческого тела с прорисованными мышцами, каковой однажды довелось Макарию зрить в иноземном анатомическом лексиконе. Казалось, сам Господь оставил эти линии, чтобы продемонстрировать, как именно создавал он каждое свое самое скромное, но наисовершеннейшее творение – лист, цветок, ягоду или гриб.

Как и все монахи сего монастыря, Макарий обладал деловой хваткой. Поэтому, хмыкнув пару раз и промолвив: «Ну, орнамент из этих прелестных сыроежок не составишь, разве только для чертогов какой-нибудь ведьмы», – он, по коротком раздумии, воскликнул:

– А ведь сии грибы нам очень пригодятся. Во-первых, мы предложим кипу подобных иллюстраций для ботанического словника, каковой, я знаю, давно готовится в Ипатьевском монастыре во Полях для царского травяного огорода. Во-вторых, это будут отличные миниатюры для учебника по рисованию, аз задумал печатать его, ибо есть хороший спрос. И в-третьих… Найдется что-либо и в-третьих, ибо работы сии дорогого стоят.

Когда, удовлетворенный и вдохновленный перспективой производства и продажи новых книг, Макарий рассеянно спросил: «Все?» – Феодосья протянула ему другой лист. Он не был раскрашен, но вид его заставил ученого чертежника в изумлении поднять брови.

– Что это? – не веря своим глазам, промолвил Макарий, как если бы в руки ему скромно вложили чашу Грааля.

– Сферы земные и небесные, – пролепетала Феодосья, не зная, чего и ждать, похвалы или гнева.

– Сие лучшее, что аз видел из чертежей нашего монастыря, – прикрыв на миг глаза, выдохнул Макарий.

На рисунке Феодосья изобразила все, что только имеет на земле и небесах сферическую форму. В середине квадрата был вычерчен земной диск, вокруг которого на невероятно разнообразных и составляющих вместе удивительную математическую гармонию эллипсоидах и сферах вращались семь планид, кометы, звезды и прочие небесные тела. А по периметру сего квадрата шли мелкие миниатюры с чертежами всех сфер, какие только бывают в природе: бысть тут и радуга («сфера мостов в чудо»), и капли дождевые («сферы, питающие все живое»), и яйцо, и озеро, и зерна гороха и чечевицы, и плоды луковицы, репы и яблока, и чаши, и своды мостов и дворцов, и, наконец, улей как сферы трудовые. Сферу духовного Феодосия изобразила в виде венца над пламенем лампады. И внизу, в углу, круглая чернильница, как скромно пояснила Феодосья, «суть содержащая то, что помогает облечь невидимые мысли ученого в видимые, то есть сфера явственного знания».

Макарий молчал, прикрыв рот рукою, опертою на ладонь другой руки.

Наконец он, словно напуганный, что сие окажется не собственным измышлением Феодосьи, а скопированными ею чужими мыслями, быстро и с тревогой вопросил:

– Кто тебя этому научил? Аллегориям, обобщениям?

– Никто. Сама… сам додумался.

Ничего более не сказав, Макарий встал и сей же час отправился к игумену Феодору, дабы рассказать, что в лице убогого видом монаха с бабьим голосом в их распоряжении оказался мыслитель и новатор универсального измерения. И пока сей неизвестный никому самородок в их монастыре, обитель горя не будет знать с новыми идеями, их практическим воплощением и доходами от их продажи.

– Аз всегда говорил, что Русь православная способна родить не менее универсальных и парадоксальных творцов, чем католический Запад, – такими словесами завершил игумен Феодор вечернюю беседу с Макарием.

Уже в дверях Макарий вдруг вспомнил о чем-то и, повернувшись, неуверенно вопросил:

– Преподобный, а епитимья Феодсию остается в силе? Все двадцать ночей на коленях?

Феодор покачал тяжелой головою и промолвил:

– Неужели ты, Макарий, до сих пор не понял, что именно наказание тела, в нашем случае женское обличье, вознаграждается даром для души. Хотя иной раз дар творчества становится душераздирающим.