Кристина Лорен - Темная дикая ночь

Мы с папой примерно так же говорим о чувствах.

— Мы общаемся почти каждый день, — напоминаю я ему.

— Я знаю, чем ты занята, но очень мало о том, что у тебя на душе.

Сделав глоток кофе, я испускаю стон.

— Я думала, мы будем обсуждать вас с Эллен.

Он пропускает мой ответ мимо ушей.

— Ты все это время была по уши в работе, — говорит он, повернувшись посмотреть на меня. — Я серьезно. Хочу поговорить с тобой. Ты в раздрае.

Папа в курсе всех моих удачных и не очень решений, знает всю мою жизнь, и поэтому я всегда думала, он знает о моих чувствах — просто потому, что знает меня. Но в целом он прав: это не частая тема для обсуждений. Точнее, исключительно редкая. Мы отпускаем саркастические шуточки, веселим друг друга, но разбираем эмоции. Трудно понять, хорошо это или плохо, но у меня выходит ровно то же самое с Оливером.

— Приходи на кухню, давай позавтракаем. И поговорим.

Я оглядываюсь вокруг, чтобы посмотреть, где вчера разбросала свои вещи, прежде чем рухнуть в постель.

— Вообще-то, если у тебя все хорошо, я бы поехала домой. У меня куча работы, — я закрываю глаза и сглатываю подступающую к горлу панику.

— Нет, — отвечает папа, и кажется, я с детства не слышала, чтобы он говорил со мной таким резким тоном. От чего мне тут же требуется глоток свежего воздуха и физическая дистанция.

Поставив кружку на столик, я вылезаю из кровати.

— На кухне, — говорит он. — Через десять минут.

— Ребенок, ты ужасно выглядишь.

— Ты уже говорил, — я обхожу его, чтобы сварить еще кофе. — Просто очень занята с книгой. Что случилось с Эллен?

Он слегка сутулится, когда отвечает:

— Судя по всему, начала видеться с каким-то парнем с работы.

— Насколько вольно мне трактовать термин «видеться»? — прислонившись спиной в стойке и повернувшись лицом к нему, спрашиваю я.

— Я сказал так из уважения к нежным чувствам моей дочери. А если точнее, то она трахнулась с ним в баре.

Я морщусь.

— Она сама тебе сказала?

Он смеется и растягивает это короткое слово с легкой дрожью в голосе:

— Не-а. Я застукал ее с ним, когда зашел к ней после ее смены. Хотел сделать сюрприз. Он стояла, перегнувшись через барную стойку, с его языком в глотке. И они не выглядели только что познакомившимися.

— Хочешь, я ей врежу?

Снова засмеявшись, он качает головой.

— Я хочу, чтобы ты сделала свою фирменную яичницу и рассказала о чем-нибудь хорошем.

Повернувшись к холодильнику, я достаю картонную упаковку яиц и пачку масла.

— Мне нечего рассказать.

— Нечего? — удивленно посмеивается он. — А как же Оливер?

Я пожимаю плечами, радуясь, что стою к нему спиной, и достаю хлеб.

— У нас примерно то же самое, что и у тебя с Эллен.

— Оливер тебе изменил? — хрипло восклицает он.

— Нет, — тут же отвечаю я, желая его защитить. — Ничего такого, это не… Долго рассказывать.

— На случай если ты не заметила, у меня теперь нет девушки. Так что времени у меня предостаточно, — он наблюдает, как я достаю из пакета два ломтя хлеба и ломаю на мелкие кусочки серединку для Яичной Корзинки — любимого завтрака папы. Когда я ее готовлю, он всегда наблюдает за мной с удивленным выражением на лице, будто это какой-то завораживающий ритуал. Это, конечно, потрясающе, но весь секрет в том, чтобы яйца и хлеб готовить вместе. Иногда я поражаюсь, как он только выживает в одиночку.

— Что произошло? — настойчиво спрашивает он. — Тем вечером вы тут с трудом отходили друг от друга. А сегодня ты приехала одна и спала в своей комнате впервые за долгие годы. Расскажи.

Оставив яйца и хлеб на столе, я достаю сковородку.

— Я не хочу говорить об Оливере, — говорю я, чувствуя, что меня застали врасплох внезапно появившиеся слезы. Понимаю, что папа видит, как я их смахиваю, поэтому бормочу: — Прости, я на взводе. Я испортила все, что только возможно. Фильм, будущую серию книг. Отношения с Оливером. Все.

— Это не похоже на тебя, особенно что касается Оливера.

Я смеюсь и включаю конфорку.

— Не похоже? Вспомни, когда Оливер впервые пришел сюда. Ты смотрел на него как на вымирающий вид.

— Это просто было необычно, — оправдывается он. — Ты еще никогда не приводила домой парня.

— Я паниковала насчет работы и сказала ему, что мне нужно немного пространства, перерыв. Ну а он отправился ужинать с кем-то еще, — потирая глаза, говорю я. — Он злится, и думаю, поэтому-то и пошел, — я кладу кусочек масла на сковородку и наблюдаю, как он тает. — Я сожалею о том, что сделала, но теперь не знаю, как это исправить.

— Но ты ведь буквально… — он делает паузу и качает головой. — Честно говоря, я из-за этого больше расстроен, нежели из-за произошедшего с Эллен.

Ко мне приходит облегчение. Где-то в глубине моего сознания запечатлелся образ папы в тот момент, когда его оставила мама, и я боялась, что он снова станет таким, если Эллен уйдет. Слава богу, что он уже другой.

— Так, давай с самого начала, — говорит он. — Что у тебя с работой?

— Я пропустила срок сдачи книги. Не говоря уже о трех интервью, что я проспала.

Папины брови, кажется, взлетели к потолку.

— В жизни не запарывала дедлайны, но я настолько отвлеклась, что запоздала со сдачей книги, будучи не в состоянии сосредоточиться… — я обжариваю на сливочном масле кусочки хлеба, переворачивая, чтобы они схватились со всех сторон.

— Но — ты только не расстраивайся, — предостерегающе поднимает руки папа, — потому что я просто пытаюсь понять — какое это имеет отношение к Оливеру?

Из-за дискомфорта, что я обсуждаю это с отцом, в животе все сжимается, но у меня уже нет сил сопротивляться.

— В последнее время, сев за работу, я ловлю себя на том, что кручу в голове, что он сказал или сделал. И настолько забылась, что решила, будто у меня есть еще неделя, чтобы закончить «Майского Жука».

— Но ты все же успела ведь, нет?

— Я задержала книгу на три недели. Думаю, я свалила вину на произошедшее с Оливером, вместо… даже не знаю…

Папа ждет несколько секунд, что закончу, а потом мягко продолжает:

— Вместо того чтобы признать, что ты была совершенно и оправданно потрясенной? — в этом ключе причина моего безумия не такая уж и не понятная. — Лола, детка, твоя жизнь перевернулась с ног на голову еще до отношений с Оливером.

Я разбиваю в сковородку два яйца, убавляя огонь, чтобы они не пережарились. Он так легко меня понимает, — от этого снова на глазах наворачиваются слезы.

— Я знаю.

— За последние несколько месяцев ты провела в самолетах больше часов, чем мой сосед-пилот.

— Знаю.

— Ты помнишь, когда впервые начала рисовать? — спрашивает он.

Немного подумав и вытерев слезы, я отвечаю:

— Нет.

— Потому что тебе кажется, что так было всегда. Поначалу были просто каракули на каждом листке бумаги и выигранные конкурсы раскрасок в супермаркетах. Но после ухода мамы все изменилось. Вместо того чтобы развлекаться рисованием, оно стало твоим единственным занятием. Каким-то наваждением. Меня часто мучала бессонница, и, проходя мимо твоей комнаты посреди ночи, я заставал тебя сидящей, сгорбившись, за столом и рисующей. Это было твоим способом спрятаться от невзгод. В те времена я не всегда был приятным в общении, и ты отображала на бумаге все свои мысли и чувства.