Алиса Клевер - Журавль в небе

Он не сводил с меня взгляда, стараясь проникнуть глубже и глубже и следя за тем, чтобы я не закрывала глаза, не давая мне ускользнуть или ослабить его напор. В какой-то момент мне показалось, что его темные глаза излучают настоящий огонь, неоновый свет. Лицо Андре сделалось напряженным, скулы свело от желания, он двигался яростно, заполняя мой рот целиком, почти не давая мне дышать. Я растворилась в этом акте, в этом танце, где не я задавала темп, где я была не музыкантом, а лишь инструментом, и на мне играли, используя на полную катушку.

— Смотри на меня, мой член у тебя во рту, ты в моих руках, на коленях передо мной, моя девочка, мой подарок, моя жертва, моя униженная принцесса. Смотри на меня и даже не думай, что я тебя отпущу, я не собираюсь тебя отпускать, а стану брать снова и снова, я собираюсь стать частью тебя, необходимым, как воздух, ты будешь нуждаться во мне, искать меня, отдаваться мне целиком, моя девочка, моя птица…

Он прекратил это точно так же неожиданно, как и начал, не желая, чтобы все закончилось слишком быстро, подхватив меня, помог мне подняться — мои ноги затекли, и я стояла с трудом. Не дав мне даже вздохнуть, Андре принялся целовать меня в губы, еще секунду назад ублажавшие его член. Поцелуй был глубоким, страстным, Андре с наслаждением прикасался к моим припухшим губам, прикусывал их, посасывал, ласкал языком.

— Ты же гибкая девочка, да? — спросил он, вытирая меня полотенцем. — Тебе нравится, когда ты беспомощна и беззащитна, правда?

— Только с тобой, — прошептала я устало, удивляясь тому, что это правда. Мне нравилось то, с какой страстью он лишает меня выбора и воли. Это нравилось мне, нравилось моему телу, которое пело и просило еще и еще. Наверное, если бы сейчас Андре захотел выпороть меня, я бы нисколько не сопротивлялась, но он захотел совершенно иного.

— Ложись на спину, птица, — скомандовал он, показывая на большую кровать, стоящую прямо напротив высокого, до самого пола, французского окна.

— Нас же могут увидеть, — испугалась я, но Андре расхохотался и сдвинул створку окна так, что комната тут же заполнилась уличным шумом.

— Могут, да, — заверил меня он. — Кто знает, может быть. Впрочем, все эти дома стоят довольно далеко.

— Я… мне страшно, — взмолилась я, стоя в углу комнаты, но Андре только помотал головой.

— Моя бедная приличная девочка, ну-ка быстро иди сюда, — он сдернул покрывало и сбросил на пол оба одеяла, оставив на кровати только простыню и несколько подушек. — Не заставляй меня, в самом деле, привязывать тебя.

— Может быть, это не такая уж и плохая идея, — фыркнула я, выходя из своего укромного угла на свет. Андре улыбался, любуясь мной.

— В другой раз, моя конфетка, на сегодня с тебя хватит и того, что ты будешь лежать тут и дрожать от мысли, что твою восхитительную задницу может видеть кто угодно, если у него достаточно сильный бинокль.

— Теперь-то я точно не смогу… — пискнула я, но Андре повалил меня на постель, забрался сверху, резко раздвинув мне ноги коленом.

— Не сможет она, — передразнил меня он, удерживая мои запястья. — Не волнуйся, ничего, кроме твоей чудесной промежности, видно не будет.

— Ты меня очень утешил, — воскликнула я, пытаясь вырваться. Андре держал меня крепко, и это не стоило ему особенных усилий.

— Если уж на то пошло, то видно будет только меня. Но, Даша, ты же в Париже, ты в столице любви. Мы любим открыто, и совсем не стесняемся этого. Ты привыкнешь, — пообещал он. — А сейчас, пожалуйста, вытянись удобнее и подними ноги.

— Что? — ахнула я. Андре покачал головой, поцеловал меня в губы, а затем отпустил запястья. Он опустился ниже, взяв меня за лодыжки, и заставив поднять ноги. Раздвинув их достаточно широко, он стал заводить их дальше и дальше, наконец опустив мои ступни почти рядом с подушкой, на которой я лежала. Ягодицы задрались, я оказалась в положении, чем-то напоминающем спортивную «березку». Действительно, теперь на первый план вышла моя промежность, раскрытая и выпяченная из-за позы, которую я приняла. Я чувствовала натяжение тканей, ощущение того, что сейчас самые интимные части моего тела находятся прямо перед Андре, как на ладони, сводило меня с ума. Клитор пульсировал, бился в надежде на прикосновение, влагалище было раскрыто.

— Положи ноги, как тебе удобно. Да, ты гибкая, птица. Какая же ты прекрасно гибкая! Как ты себя чувствуешь? Нигде не больно?

— Если не считать того, что я нахожусь в самой неестественной позе на свете, — пробормотала я, чувствуя себя беззащитной и уязвимой. Все, как он обещал. Вдруг его пальцы прикоснулись ко мне, и он провел нежный, дразнящий круг вокруг клитора.

— Для меня ты сейчас просто в идеальной позе, полная доступность, — шепнул он, склоняясь ниже. Тут я почувствовала поцелуй — тот же самый, что он дарил моим губам, теперь получили и мои нижние губы. Он посасывал их, ласкал, щекотал губами, дул, играя языком с напряженным, выступающим вперед клитором, и я забыла обо всем, о неудобстве моей позы, о том, что кто-то там, за пределами нашего мира, может видеть это сумасшествие. Мысли покинули меня, оставив место только сладкой пытке. Андре прикасался ко мне везде, проводя пальцами от самого начала ягодиц по ложбинке дальше, по попке, по сочащемуся влагалищу, по напряженному клитору. Когда он вонзился в меня, я почти забыла, кто я, где я и как меня зовут. Мадам Немуа, раскрытая, бесстыдная, впускающая в себя крепкий пульсирующий член до самого края, на полную глубину.

— Вот это я понимаю, — прошептал Андре, склоняясь надо мной. Влажные волосы налипли мне на лоб, я шептала, умоляла о чем-то, раскрывая рот в пустой надежде заполнить все пустоты, отдаться ему полнее, чем это было физически возможно. Андре помог мне лечь повыше, я закинула ноги ему на плечи и подалась вперед, страстно отвечая на его яростные удары. Только тогда, кончая на его члене, крича от наслаждения, наплевав на все приличия и отвергнув все границы, я наконец почувствовала себя по-настоящему живой.

— Не останавливайся, — попросила я, не сдерживая слез. — Пожалуйста, не останавливайся.

— Я никогда не остановлюсь, — серьезно пообещал он.

Позже, сидя в такси, я раздумывала, что скажу и как объясню все, что произошло, моей маме. Да разве можно объяснить такое? Да и надо ли, если я все равно не смогу этому противиться. Это просто выше моих сил, у Андре Робена есть какая-то необъяснимая власть надо мной, лишающая меня воли и желания сопротивляться, бросающая меня на колени перед ним, позволяющая ему все, что бы он ни задумал.

Но объясняться с мамой мне не пришлось. Когда я вернулась в номер, было раннее утро. Мама спала, уверенная в том, что я оставила ее на приеме в особняке Де Моро одну ради вечера с Сережей. Она была уверена в том, что мы с ним покинули этот дом вместе. Самое главное, что я понятия не имела, что произошло после того момента, как Сережа вышел из библиотеки, потирая едва не вывихнутую руку. Возвращаясь в отель в то утро, я думала, что Сережа улетел в Москву.