Юлия Чеснокова - Тигриный лог (СИ)

— Дитя моё, сядь, это невозможно, — собрался он и смог заговорить со мной дальше, как с разумным существом. Хотя просьба моя твердила не в мою пользу о моём умственном состоянии, и могла бы заставить его послать меня прочь.

— Вы не дослушали! — села я, но не угомонилась. — Я ведь могу переодеться в мальчика, постричься и жить тут, среди них, тогда они смогут говорить со мной и…

— Вот же фантазерка! — оборвал меня Хенсок. — Ты не понимаешь, что лопочешь. На словах тебе кажется всё простой забавой, но в первую очередь — это ещё одно осквернение монастыря!

— Чем?!

— Женщина не может быть ученицей! Это запрещено! Нет! — сурово отрезал старик. — Ты и сейчас-то находишься здесь под весьма сомнительным предлогом…

— Но ведь никто же не узнает, что я девушка…

— Оттуда всё видно! — указал он пальцем в небо. — Ничего не скроешь!

— Хорошо, но… не обязательно учеником… неужели тут никто никогда не нуждался в услугах женщины? — поняв, какую неловкость сформулировала, я поспешила выкрутиться: — Готовка, стирка, шитьё, уборка?

— Это всё делают сами монахи.

— Ну а вы? — я ткнула на стол. — Вам чай приносит привратник, а кто готовит? Он же? Пусть юноши и способны сами привести себя в порядок, но монастырю явно не хватает рабочих рук, — я сделала подобный вывод не только из наблюдения за бытом настоятеля, но и пока шла сюда. Было достаточно неприбранно и вообще, пахло необжитостью и запустением.

Хенсок уставился на меня выцветшими с годами глазами, однако не потерявшими ясности и хитринки, притаившейся за ширмой черных зрачков. Он смотрел на моё лицо не так, как минуту назад, называя в мыслях безумной. Создалось впечатление, что он примерял к моему лицу новую прическу и соотносил мою внешность с мужской — поверят ли? Этот дедушка определенно мне нравился, была в нем чертовщинка, готовая рисковать и окунаться в авантюры.

— Вообще-то, у нас нет повара, и с этим самые большие трудности… Он ушел весной, вместе с последним наёмным тружеником, который занимался самой простой работой: уборкой, мытьём и приведением в порядок неиспользуемых комнат, — грустно признал он без энтузиазма. — Из монахов выбрать некого, а тот оклад, что мы можем предложить, никого не привлекает, тем более, взрослых мужчин, которым придется жить здесь постоянно, чтобы готовить на двадцать три человека… ты умеешь готовить?

— И очень неплохо! И посуду мыть могу, и убираться, и выполнять все поручения, только, пожалуйста, дайте мне пожить здесь и найти того, кто поцеловал меня! — азарт захватил, и я уже не могла отступить. Для меня, некрасивой девочки, это был не только шанс найти того, кто польстился на замухрышку в темноте, но и провести время в компании достаточного количества молодых людей, о которых я в своей обычной жизни и мечтать не могу, потому что не привлекаю их внимание. Добивая аргументами, я заверила: — И платить мне не надо! Достаточно того содержания, что выделено на двадцатого ученика…

— И ты готова сменить облик и жить среди двух десятков грубых ребят в тяжелых, армейских условиях? Поверь, тут всё совсем не просто и наш режим — крайне суров. Нет, о чем я спрашиваю? Это ерунда и святотатство, такого быть не может! — Хенсок опустошил одним глотком чашку и стал подниматься, придерживаясь за спину. Я тоже встала.

— Пожалуйста! Чем это будет святотатство? Я же не стану учеником, которым по уставу не может быть женщина. А разве в уставе написано, что женщина не может быть здесь прислугой?

— Но они будут говорить с тобой! Все! — напомнил наставник, подойдя к окошку и посмотрев туда, где шла тренировка. Я осторожно подкралась туда же.

— Думая, что я тоже мальчик.

— Но я-то буду знать!

— А вот сейчас вы знаете, что один из них целовал девушку в ночь Раскрытых врат и, по всем законам, его тут быть уже не должно. А если он поступит так ещё раз, воспользовавшись традицией в следующем году? Деревья гниют с корней, и если один ученик низшей степени позволяет себе такое…

— Деревья может и с корней, — через плечо покосился на меня Хенсок. — А рыба — с головы. И если я, хранитель вверенного мне судьбой дома, совершу такое… что начнется дальше?

— Но ведь никто не узнает. У нас всё получится, — захватила я его в сообщники, обозначив «у нас». Дедушка смотрел на меня с мукой и разрывающимися принципами.

— Ты мне нравишься, — опять улыбнулся он. — Но тобой движет влюбленность. А разве я могу поощрять такое в монастыре, где кроме как о долге и силе духа никто думать не должен?

— Клянусь, как только я узнаю то, что нам с вами интересно, я уйду, не нарушив покой этого места.

— Я не могу на это вот так решиться, — на шорох, мы обернулись и увидели опять у двери стража с закрытым лицом. Взглядом он спрашивал, нужен ли для чего-то ещё. Наставник понял его и так. — Нет, ты можешь запирать всё на ночь и идти на покой. Сними уже форму, не пугай нашу гостью. Сегодняшнее дежурство закончено.

Послушно подняв руки, привратник где-то на затылке отстегнул крепления и, дернув за ткань, открыл лицо молодого человека лет двадцати пяти. Темная густая челка упала на глаза, и он тряхнул ей в сторону. В дополнение к глубоким глазам, его красивые черты заставили меня вздрогнуть от восхищения.

— Сегодня я тебе не отвечу, — сказал Хенсок мне и рукой указал к выходу. — Ступай, только незаметно, в выделенную комнату. Лео, пожалуйста, проводи её.

Склонив голову, немой спутник пропустил меня вперед, сторонясь, чтобы не коснуться, и повел вдоль стены в отдаленные помещения, где до завтра меня бы никто не увидел.

Я поднялась за названным Лео по лестнице в конце окружной стены. Она вела на ярус выше, к галерее, одной стороной словно ушедшей в гору. По другую сторону шла колоннада и перила. Эта открытая проходная находилась на той же высоте, что и крыша башни, из которой я только что вышла. Отсюда монастырь выглядел не только разбросанными клетками площадок, но и лабиринтом возвышений и спадов, между которыми теснились домики и строения в один, два и даже три этажа. Трёхэтажным, видимо, был буддийский храм, и стоял он чуть в стороне, чтобы здесь, где всегда обитали управляющие, всегда можно было выглянуть наружу и проследить за порядком, и обзор бы ничего не перекрыло. Я невольно встала у парапета и, опершись на него, прищурилась, всматриваясь туда, где шевелились белоснежные тобоки.

— И долго они занимаются борьбой? — спросила я, но от продолжающейся тишины успела вновь задуматься о своём, вспомнить, что о чем-то спрашивала и, очнувшись, обернуться. — Много часов в день?

Лео смотрел на меня с замученной усталостью. Я сообразила, в чем дело, едва не позабыв.

— А, прости… ты же не можешь… — я отвернулась обратно, любуясь пейзажем, сравнений с которым не выдерживало ничто ранее виденое мною в жизни. Каясан было видно из моего окна, но видно ли отсюда моё окно? Или это другая сторона горы? Какой здесь свежий и чистый воздух! Как непередаваемо золотятся первые желтые листья на первозданных деревьях, обладающих особой магией в том, что росли тут всегда, никем не высаживались и не подравнивались. Природу тут не трогали, сопутствуя ей и гармонично с ней уживаясь. Раздалось два тихих стука откуда-то с пола. Я обернулась. Лео, не имеющий права обратиться ко мне, коротко топнул дважды ногой, чтобы привлечь моё внимание и мотнул головой в сторону череды дверей. — Идем, извини.