Джетти Вудрафф - Черный Дождь

Блейк направился в свой кабинет, а я закончила готовить любимую лапшу Пи с маслом и грибами. Я съела небольшую тарелку лапши, затем навела порядок на кухне, размышляя, чем мне заняться. Мое внимание привлек интерком, зазвонивший прежде, чем послышался голос.

— Привет, это Райан. Впустите меня, — услышала я через металлический блок.

Я нажала кнопку, позволяя дверям лифта открыться на нашем этаже. Я не встречалась с ним лично, но слышала много раз, как Блейк разговаривал с ним по телефону. Я знала, что Райан был его правой рукой, просто по тому, как он разговаривал. Блейк командовал им, словно владел этим местом.

— Привет, Блейк забыл упомянуть, что нанял сексуальную няню, — взяв мою руку, упрекнул Райан. Он поцеловал костяшки моих пальцев, и я залилась румянцем, отдернув свою руку.

— Брось, Райан, — Блейк стоял в дверях своего кабинета, хмурясь и держа руки в карманах брюк.

Райан проигнорировал его.

— Меня зовут Райан Фелтон, а тебя?

— Микки, приятно познакомиться. Я собираюсь выйти ненадолго. Увидимся позже, — сказала я, обогнув Райана. Я схватила свою новую осеннюю куртку, вспомнив, что сказала испанка о холоде на улице.

— Ты вернешься до наступления темноты, так ведь? – спросил Блейк.

Я бросила на него неодобрительный взгляд и посмотрела на свои воображаемые часы на правом запястье.

— Вернись до темноты, Макайла.

Я еще раз зло посмотрела на него, давая ему понять, что он мне не отец. Я так и не ответила Райану. Меня все еще обуревали эмоции из-за Блейка. Я не могла больше не думать о губах, вернее, ни о чем другом не могла думать.

В лифте я застегнула куртку и прикоснулась к своим губам, думая о губах Блейка, о том, как близко они были к моим. Иисус, держи себя в руках, Микки.

Я не стала уходить далеко. Мне понадобилось не так много времени после того, как первое волнение от Нью Йорка прошло, чтобы понять, что он был очень похож на Чикаго. Возможно люди в Нью Йорке были немного более снисходительными, чем в остальном мире, но тем не менее, это был город. Цены были в два раза выше, и здесь было также многолюдно, как и в том городе, который я покинула.

Я вышла из ворот Зазен Ризорт и направилась в сторону небольшого кафе-бистро, расположенного в трех кварталах к северу. Это было единственное место, которое я нашла неподалеку, куда можно было прийти с ребенком. Пи нравилась кофейня, где она могла пить свой любимый ароматный горячий шоколад и одновременно читать книги. Когда я спрашивала ее, чем она хочет заняться, я знала, что мы либо пойдем в наше убежище в нашем небольшом пролеске, или пойдем в заведение мисс Бартли Букс.

Мисс Бартли была маленькой китаянкой, которую все любили, включая Пи. И у нее повсюду были новейшие старые книги, какие я когда-либо видела. Я помнила, многие из них мне читала моя мама. Пи обожала, чтобы ей читали, и не на экране с подсветкой. Она хотела старые добрые книги, где она могла бы переворачивать для меня страницы.

Я заказала чашку горячего шоколада с ванилью и ирисками; как любила Пи, с большой шапкой взбитых сливок. Просматривая новые книги, я выбрала для нее парочку новых, до которых мы еще не добрались. Я сидела с четырьмя новыми книгами, которые собиралась забрать домой для Пи, и потягивала свой горячий шоколад. Боже, как я скучала по ней. Я переживала, как она там в этом незнакомом для нее месте одна. Что же это за мать такая, которая так поступает с маленьким ребенком, со своим собственным ребенком? А ее отец? О чем он только думал? У этого бедного ребенка не было никого, кто бы ее любил.

Не знаю, почему я слушала Блейка, но даже если и так. Мне действительно нечего было делать в Нью Йорке одной. Блейку не было известно, что мне все еще было семнадцать, по крайней мере, еще несколько недель. Я вернулась в свою комнату к половине девятого, грустная и скучающая по Пи. Если бы она была дома, где ей и место, мы бы удобно устроились в ее кровати, читая одну из ее новых книг. Я обнаружила, что волнуюсь, подоткнул ли ей кто-нибудь одеяло, и позволил ли ей чувствовать себя особенной.

Пытаясь найти что-нибудь по телевизору, чтобы отвлечься, я все переключала и переключала, и переключала каналы, не останавливаясь ни на чем, что увлекло бы меня больше чем на пару минут. Я попыталась позаниматься на своем телефоне, но некоторые сайты не открывались, другие не давали изображение крупным планом.

Смех, больше похожий на визг, доносившейся из-за балконной двери, которую я никогда не открывала, привлек мое внимание к занавеске. Я отодвинула ее достаточно, чтобы увидеть, как мисс Выскочка подняла свою ногу, в то время как Блейк заигрывал с ней, лаская и целуя ее повсюду.

— Может хватит? – сказала я вслух, закатив глаза. Я воспользовалась временем и проскользнула через центр квартиры, исчезнув в домашнем кабинете Блейка. Хотя, казалось, это никогда не срабатывало, я изо всех сил постаралась отвлечься от дыры в моей груди на что-либо еще. Почему это всегда происходило, когда я оставалась одна? Первым застонало мое сердце. Ощущая эту неописуемую боль в своей груди, я постаралась ее подавить.

Я пошевелила мышку, когда монитор перешел в спящий режим, и комната погрузилась в темноту, и тряхнула головой, пытаясь прочитать слова. Вот тогда я и взяла ручку. Вытянув руку, я нарисовала одну едва различимую тонкую линию. Ствол того самого тонкого пера из фильма Форрест Гамп изогнулся на моем предплечье. Кончик пера повернулся к исходной точке. Туда, где все началось, туда, где блуждал мой разум.

— Микки, — позвала меня мама из своего маленького уголка. Я вскочила с кресла и подбежала к ней. У нее было красное лицо, ее кожа обжигала при прикосновении, и дышала она слабо и поверхностно.

— Мам, что случилось?

— Вызывай скорую.

Это был первый круг. Той ночью я думала, что она никогда больше не вернется домой. Я молилась. Я так сильно молилась, чтобы она поправилась. Я оставила ее спящей в ее палате, а сама часами молилась Богу в больничной часовне этажом ниже, чтобы он не забирал ее. Я уставилась в небо и снова начала молиться, как только появились звезды. Я еще больше молилась, когда закрыла глаза, надеясь отдохнуть. Но это не помогло.

Я открыла глаза, когда сменились медсестры около шести утра. Глория улыбнулась мне и вышла так же тихо, как и вошла. К тому времени все медсестры перестали спрашивать, кому можно позвонить. Они знали, что я была одна, что у меня никого не было. Почему Бог не мог этого понять? Забрал бы мать у кого-нибудь другого. У кого есть отец, брат, пара сестер, дедушка и бабушка, тети и дяди. У меня никого из них не было. У меня была только мама. И все.