Юлия Набокова - Иван-Царевич для Снегурочки

– А хочешь, у меня поживи пока.

– Что? – Арина решила, что ослышалась.

– У меня хоть и тесно, но я с тебя денег не возьму. – Казимировна подслеповато сощурилась и улыбнулась, совсем как рязанская бабушка Арины. – Живи, пока не найдешь новую квартиру.

– Спасибо, – глухо выдавила Арина. Она не ожидала, что вредная старуха пожалеет ее, как родную. На миг закралась мысль – может, правда остаться?

И тут, словно почуяв ее сомнения, ожил мобильный.

– Доченька, я тесто на пирог поставила, – раздался издалека родной мамин голос. – Ты приедешь? Мы с бабушкой тебя ждем.

– Приеду, мама, – пообещала Арина. У нее еще оставалось время и она могла встретить Новый год дома.

– Спасибо вам, Любовь Казимировна. Но меня дома ждут! – Арина попыталась застегнуть чемодан, однако сегодня все было против нее – сломалась и молния.

– Возьми, Ариша. – Казимировна вынесла ей старый потертый саквояж – такой только в историческом кино снимать! Но деваться было некуда. Арина поблагодарила старушку за помощь, переложила свои вещи в допотопный саквояж, поздравила Казимировну с наступающим Новым годом и зашагала вниз по лестнице.

Вера Щеголькова заправила майонезом оливье в большом салатнике и взглянула на часы. Олег с Антошкой вернутся с детской елки через час, а пока есть время навести красоту. Новый год ведь!

Вера накрутила волосы на бигуди и как раз собралась смывать зеленую глиняную маску с лица, когда раздался звонок в дверь. Олег с Антошкой вернулись раньше! Не взглянув в глазок, Вера распахнула дверь и в изумлении уставилась на нежданного гостя. Славик Горемыкин, которого широкая публика знала как режиссера Гремиславского, окинул ее высокомерным взглядом и простуженным голосом сказал:

– Оксана Игоревна, а вы совсем не изменились. Вера дома?

«Какая я тебе Оксана Игоревна?» – хотела возмутиться Вера и уже открыла было рот, как почувствовала, что щеки стягивает глиняной коркой. Немудрено, что в таком виде – с глиной на лице, в бигуди и в поношенном халате – Славик принял ее за мать. Откуда ему знать, что мама вышла замуж за итальянца и теперь заправляет виллой на солнечной Сардинии?

– Подожди, позову! – рявкнула Вера, точь-в-точь как когда-то ее мама, недовольная тем, что одноклассник опять мешает дочке делать уроки и зовет гулять. А потом захлопнула дверь и бросилась в ванную смывать маску.

Гремиславский ошарашенно посмотрел на дверь, которая закрылась прямо перед его носом. Давненько он не сталкивался с таким оскорбительным приемом. С тех самых пор, как влюбленным старшеклассником приходил домой к Верке. Мать одноклассницы, пышнотелая, вечно в бигуди и велюровом халате Оксана Игоревна, его недолюбливала и за порог не пускала – хорошо, если выпускала к нему Веру. Вера была тоненькая, как тростинка, большеглазая, с толстой до пояса косой. Больше всего на свете Славик мечтал распустить эту косу, чтобы шелк волос стекал между его пальцев золотой волной. Но Вера не позволяла. А после школы у Славика началась новая, волнующая жизнь студента ВГИКа, в которой были доступные русалки с локонами всех цветов, и они как-то быстро оттеснили в тень его первую любовь. Вера осталась в прошлом, на школьных фотографиях, стала голосом в телефоне – по привычке Славик раз в год поздравлял ее с днем рождения, хвастался своими профессиональными достижениями, которые росли год от года, и быстро сворачивал беседу, когда Вера заводила речь о своей семейной жизни…

В ее последний день рождения, когда он звонил летом, Вера устало поведала о разводе. Тогда он не придал этому значения, а когда недавно Вера позвонила сама и попросила об одолжении – посмотреть ее знакомую, Славе вдруг захотелось увидеть саму Веру. Даже удивительно, что могло объединять его школьную любовь с амбициозной бездарностью по фамилии Змеющенко… Он обязательно расспросит ее потом, а пока Гремиславский смиренно стоял на коврике под дверью Веры и ждал, когда, тоненькая как тростинка, его школьная любовь шагнет за порог. И, чем Дед Мороз не шутит, вдруг в его жизнь вернется любовь – та, о которой он снимает кино. Он не влюблялся сам с тех пор, как оставил Веру в прошлом. Под Новый год даже циничным режиссерам хочется верить в чудеса.

Дверь распахнулась, словно приглашая в новую жизнь. Гремиславский с надеждой подался вперед и сразу же разочарованно отпрянул. На пороге снова возникла пышногрудая Оксана Игоревна, только уже без бигуди, в вечернем платье в пол, и взглянула на него глазами его возлюбленной.

– Вера?.. – Режиссер ошеломленно взирал на одноклассницу, которая с годами сделалась поразительно похожей на мать. Тростинка раздалась в груди и бедрах, превратившись в сдобную пышку. Золотые косы, остриженные до плеч и завитые на бигуди, топорщились кудряшками. Только глаза и улыбка на лице этой чужой женщины остались прежними – теплыми и ласковыми. – Ты постриглась?

– Ты хотел сказать, поправилась? – Вера понимающе улыбнулась и повела полными плечами. И от этого ее знакомого движения Гремиславский вдруг потерял голову, как мальчишка, шагнул к Вере и заключил в объятия.

– Верунчик! Я так соскучился по тебе, – горячо зашептал он, шаря руками по ее сдобному телу. – Дай мне второй шанс, Верочка!

– Я тебе щас в глаз дам! – раздался позади ревнивый рев, и Олег Щегольков отшвырнул Гремиславского от жены одним ударом.

– Не надо, Олег! – Вера встала между ними, закрыв режиссера спиной.

– Защищаешь этого кренделя? – разъярился Олег и замахнулся на Гремиславского детским подарком в жестяной банке на веревочке. – Я, значит, нашего сына на елку веду, а ты тут… с ним!..

– А кстати, – всполошилась Вера, отбирая у него подарок, – где Антошка?

– Во дворе ждет. Я его на горку обещал сводить. За ледянкой пришел, а ты тут…

– Олег, не говори глупостей! – Вера обняла мужа и жарко поцеловала.

А Гремиславский бочком протиснулся мимо них и побежал по лестнице вниз. Ему было совершенно очевидно, что он тут третий лишний.

Он так торопился, что чуть не сбил с ног рослую дамочку в лохматой лисьей шапке с корзинкой в руках.

– Куда прешь?! – возмутилась женщина, а из корзинки показалась крошечная сморщенная мордочка и тихонько тявкнула.

– Щенок! – Гремиславский умильно наклонился к корзинке. – Купили?

– Продаю. – Женщина посторонилась и хотела его обойти.

– Продайте мне! – неожиданно вырвалось у режиссера. – Всю жизнь мечтал о собаке.

– Этого уже обещала, – возразила дама с собачкой. – Хозяевам несу. Но у меня дома еще два щенка есть. Хотите посмотреть? – Она с жадным женским интересом взглянула на него. Гремиславский был уверен, что она не узнала в нем режиссера. Это ли не чудо, что он кому-то стал интересен сам по себе? Не как режиссер, не как знаменитость, как мужчина?