Наталья Светлова - Научиться дышать

Дарина красноречиво фыркнула и вернулась к своим блинчикам с черной икрой. Какая чепуха! Лишь бы только Ира поняла, что она не является желанным гостем в их шумной компании. Вечно младшая сестра висит на хвосте, как репейник! Почему старшие должны отдуваться за эгоистичные решения родителей родить еще одного ребенка?! Вот пусть сами с ней и таскаются!

— Ваня? — продолжала допрос мать. — Тот бедный парень из деревни? Прораб у отца?

— Да. К чему напоминать про то, что он бедный? Ты могла сказать, что у него глаза цвета чистого льда. Это более выгодная характеристика, — все-таки вступила на защиту Волкова Ирина.

Оксана Дмитриевна отложила приборы, и взгляд ее обычно слепых к дочери глаз заскользил по ней в порыве отчаянного любопытства. Уж не изменяет ли ей рассудок…

— Ты ли это, Ира? Совсем тебя не узнаю. Или ты уже забыла, как раньше выражалась о таких молодых людях? — Видя смущение девушки, она решила надавить на этот нарыв и выдавить гной сразу. Пусть больно, но отрезвит. — Ты называла их бесполезными нищебродами, а одного, этого… Петра, назвала вообще нищим щенком, помнишь?

— Оксана, хватит, — мягко попросил отец, не имея веских возражений против Волкова, но имея недовольство видеть дочь в таком растерянном, униженном состоянии. — Ирина взрослый человек, у нее вполне могло произойти переосмысление ценностей. Нет нужды понукать ее прошлыми мыслями и идеями. Всем свойственно заблуждаться. А молодости тем более.

Он знал, о чем говорил. Главная ошибка его молодости, плавно перетекшая в ошибку всей жизни, сейчас сидела рядом и отчитывала его дочь. Молодость — прекрасная пора цветения тела, когда груди девочек наливаются силой, точно бутоны живительным нектаром, а нескладные, угловатые фигурки приобретают соблазнительные формы со всеми волнующими мужской взгляд выпуклостями и изгибами. Однако молодость, в противовес физическому благоуханию, также пора страшных предрассудков, зачастую непоправимых ошибок, неверных суждений. Молодость сочетает в себе и черное, и белое. К сожалению, имея великолепное время для свершений, люди, совсем недавно вставшие на путь взрослой, порой тяжелой жизни, не могут распорядиться ей верно, набредают на постоянные тупики стереотипов и клише.

— Это абсолютно ложное переосмысление, если оно вообще имело место. Ты слишком много времени проводишь с этим парнем. Нужно найти тебе какое-нибудь занятие, — упорствовала в своем Оксана Дмитриевна.

— У меня уже есть, мам. Мне нравится проводить время с Ваней. Я помогала ему топить печку для бабушки, он познакомил меня с Собакой, выиграл при мне футбольный матч…

— Вздор! Этот Ваня, — лицо женщины приняло форму глиняной маски, каждое движение лицевых мышц грозило тем, что она просто рассыплется, — совершенно нам не подходит.

— Он подходит мне, — с нажимом, но все же тихо сказала Ирина.

— А ты что же, уже не из нашего круга?

Так и хотелось крикнуть: «Да! Не из вашего!» Но ведь это не так. Слова матери, точно удар молнии, пришлись по самому сердцу. В погоне за своим новым «я», робким и всех боящимся, она напрочь забыла, какой дрянью была совсем недавно. Однако сейчас казалось, что вся семья — это отдельный от нее синдикат, а сама она разительно изменилась, чтобы быть с ними заодно.

Но, как ни крути и ни рассматривай под разными углами — смыть, затереть жесткой губкой, точно темно-ржавые узоры налета на белой поверхности кухонной плиты, удалить пятна на своей биографии невозможно. Вчера и сегодня — это не разные эпохи, как многие любят говорить. Вчера всегда будет влиять на сегодня, либо укрепляя, либо расшатывая его фундамент. А сегодня всегда будет опираться на вчера, как бы тщательно человек не скреб наждачной бумагой свою прошлую жизнь.

— Maman, papa, расскажите о вашей жизни. Чего мы всё про Иру? Будто нет тем интереснее, — встрял в разговор Марк, напоказ принижая значимость сестры, чтобы отвести от нее внимание стервятницы — матери.

Сославшись на плохое самочувствие, Ирина откланялась этому параду замшелости и верному следованию седовласых, изживших себя традиций и уехала в свою комнату. Рассказать о творившейся в душе войне с легкостью могли дрожащие пальцы, которыми она сейчас перетряхивала вещи в поисках волшебного ключика.

В одном из ящиков шкафа она спрятала сигареты, которые раньше были символом принадлежности к элитной молодежи. Когда Ирина поняла, что не может больше ходить, депрессия заронила в ней семена, и со временем они проросли в перекрывающий дыхание плющ. Пришлось избавиться от сигарет, закрыв их под замок, чтобы не убить себя постоянным пыхтением никотиновым дымом, лишь бы ублажить нервную систему и не свихнуться.

Ящик был вскрыт, абсцесс тоже. Первая затяжка в открытое окно, и по нервным нитям потек целительный яд.

***

Путы сна, точно врезающиеся в тело канаты, не отпускали Волкова. Он устал и морально, и физически. Его тело было сильным и закаленным: спорт и тяжелая работа не давали ему спуска. Пыхтеть как паровоз, пытаясь выжить, стало нормой в его жизни. Порой не хватало дыхания, но никто за него дышать не будет, поэтому приходилось делать вдох поглубже и продолжать свой путь.

Глаза Ивана распахнулись и встретили натяжной потолок. Ясно, где он и почему тело, словно бы провалилось в сахарную вату или нежнейшие клубы облаков. Мужчина повернул голову и увидел то, что ожидал — Лилию. В доме бабушки такой мягкости не сыщешь ни на одной перине.

Видимо, он остался у нее, чтобы не ехать поздно ночью в Терехово и на одну-единственную ночь забыться в женских объятиях. Которые отнюдь не были ласковыми и нежными, дарящими мужскому телу свои пронзительно трепетные касания. Лилия была статуей, выдолбленной в камне, жесткая и внутри, и снаружи. Но другой альтернативы он не имел.

Вставать Волков не торопился. Его мышцы горели праведным огнем после долгих тренировок в школе, каждый вдох отдавался болью в торсе. Кубики пресса порой становятся кошмаром. Слишком много сил и энергии они у него забирают. Мысли снова вернулись к спавшей рядом (и он был уверен, голой) Лилии. Он к ней никогда не испытывал высокой страсти, любовь так и не воспламенилась между ними синим пламенем, не сожгла их дотла, так, чтобы ничего не осталось. Возможно, этот секс можно было назвать безмятежной привязанностью…

— Доброе утро, — проворковала девушка, медленно открывая глаза.

Она перекатилась ближе к нему и положила голову на его грудь, рассеяв по ней свои длинные пшеничного цвета волосы. Неосознанно, повинуясь каким-то внутренним силам, он втянул носом аромат ее волос. Ничем не пахнут. Абсолютно. Не то что волосы Иры, всегда издающие тонкий, изысканный аромат, словно окутывая ее аурой женственности, причем настоящей. От Лилии порой исходили вульгарные ароматы духов или резкие отзвуки шампуней и масок для волос, но они были жеманные, прециозные, наигранные, будто бы подражающие шарму и беззаботности, с какими носила очарование дочь Вересова. Именно носила, как аксессуар — шарфик, небрежно, но в то же время точно выверенно, накинутый поверх тонкой шейки.