Мария Акулова - Залечишь мои раны?

Снежана передернула плечами. Есть сейчас не хотелось. И пить не хотелось. Очень хотелось только слушать его и говорить самой.

Он это понял, принял, кивнул, пропустил в кухню, дождался, пока сядет на стул у стойки, все же поставил чайник. Упрямый.

— Прости меня, я думала…

— Я понял, что ты думала, Снежана. И я сам в этом виноват. Но Катя — моя дочь. А с ее матерью мы в разводе. Очень давно и безвозвратно.

— Она похожа на тебя, — Снежа склонила голову, отмечая, как он реагирует на каждое ее слово. На это замечание ответил еле заметной улыбкой. — И очень большая уже. Сколько ей?

— Двенадцать. Но она не может быть на меня похожа.

Он снова улыбнулся. Горько. Глянул куда‑то в сторону, а потом снова на нее. Какой смысл скрывать то, что она и так узнает? Теперь‑то точно узнает.

— Катя — моя приемная дочь. Я не ее родной отец. Я женился на ее матери, когда Котенку был уже год. Вот так. — Задавать «неловкий» вопрос, Снежане не пришлось. Марк продолжил, — и она об этом знает. Бывшая жена постаралась донести это до нее как можно ясней.

Даже в полумраке кухни Снежана отметила, как скулы Марка напряглись.

— И вы развелись…

— Я хотел получить опеку над дочерью. Она для меня дочь. — И здесь он тоже решил сразу расставить все точки над и. — Но не в наших судах.

— Почему?

Марк хмыкнул. Если б он сам толком знал, почему? Почему все так… тупо?

— Мать — панацея от всех детских бед, Снежана, а отчим — потенциальный педофил — насильник. Почему‑то так. Конечно, никто не дал мне ребенка. Я и сам в этом виноват… Не нужно было вести себя как идиот, у суда было бы меньше поводов смотреть на меня, как на дерьмо.

— Поводов? — Снежана чуть склонила голову, ловя каждое его слово и каждую реакцию.

Ему было неприятно об этом говорить, но он говорил. Это дорогого стоит.

— Я сделал очень много глупостей в молодости, не просто глупостей, глупостей, за которые легко можно схлопотать срок, если у тебя нет отца, который всегда отмажет… Подожди, — он вдруг запнулся. — Лучше скажи, как ты оказалась здесь? Как ты узнала мой адрес? Почему?

Снежана на секунду опустила взгляд. Кажется, откровенничать единолично он не планирует. Но она и не против.

— Марина.

Вот так, одним словом можно было описать все, что произошло с ней сегодня ночью. Марина… И все понятно. Марина… И особо‑то вопросов больше не возникает.

Чайник закипел, Марк отвлекся на какое‑то время, заваривая непрошенный чай, поставил чашку перед девушкой, упер руки о столешницу, предпочитая не садиться.

— Она что, силой тебя сюда приволокла? А сама свалила от греха подальше?

— Не приволокла, — Снежана сделала глоток из чашки, пряча улыбку. Сейчас, ей даже стало немного жаль Марину. Вспомнились ее слова о том, что бедняге предстоит испытать на себе гнев пасынка, и просьбу замолвить за нее слово… С мстительным удовольствием Снежана поняла, что она не преувеличивала, гнев будет. — Но если понадобилось бы, наверняка не постеснялась бы приволочь.

— Что она тебе наплела? — конечно, маленькая месть за то, что явилась посреди ночи и начала качать права, была бы Снежане приятной, но смерти Самойловой она не желала.

— Ничего такого она не плела, Марк. Просто объяснила, почему ты сегодня не смог приехать. Вот и все.

— Да, все. Только ее об этом не просили… Пей, — заметив, что она хочет возразить, отдал приказ, а потом обошел стол, явно намереваясь если не разобраться лично, то позвонить и «погладить по головке» дистанционно, Снежана не дела. Поймала за руку.

— Марк, — притянула к себе, обхватила талию руками, так, чтоб не дергался, заглянула в глаза. — Мы поговорить хотели. А ее убить можешь и утром. — Коснулась сжатых в тонкую линию губ поцелуем. И он вроде бы чуть расслабился. Не окончательно, но хоть немного. Кивнул.

— Хорошо, убью утром.

Вряд ли он сейчас совсем уж шутил, но Снежана улыбнулась.

— Она дала мне свой ключ, вернешь ей потом, хорошо?

— Ни за что! — он высвободился, резко перехватил девушку на руки, поддел свободным пальцем чашку, планируя переместиться куда‑то в другое место. Пискнуть Снежана не успела, хоть это и стало неожиданностью.

Минута, и опустили ее уже на диван в гостиной, вновь вручили чашку, устроились тут же.

— Я скорей твоему наркодилеру ключи вручу, чем Марине их верну. — Иначе, как наркодилер, Диму Марк не называл. Если, конечно, называл вообще. Чаще, предпочитал вообще отмалчиваться на его счет, оставляя свое совсем не лестное мнение при себе.

— Ты отвлекся, — о Диме тоже придется поговорить. Снежана это прекрасно понимала, но все по порядку. Сначала, он. — Какие у суда были поводы смотреть на тебя, как на дерьмо?

— А разве Марина не просветила тебя на этот счет? — перестать злиться на мачеху так быстро, сходу он не мог. Хоть и понимал, что по сути, ее благодарить нужно. Да, снова влезла не в свое дело, да, никого не спросила, но ведь Снежана сейчас здесь, с ним.

— Я хочу услышать от тебя. — Даже не просто с ним. Она «хочет услышать от него».

— Нормальные люди рождаются с мозгами, Снежка, а я оказался бракованным. Лет в семнадцать мне сорвало крышу, и до двадцати с лишним она настойчиво не хотела возвращаться на место. Я был полным придурком в то время. Кутил, гулял, пил, курил… Трава, девки. Тогда мне казалось, что это нормально. Вот она — жизнь. Меня все устраивало. Меня не волновали штрафы за вождение в нетрезвом виде, не волновало, что отец со своими адвокатами несколько раз забирал меня из участка под какой‑то дурью. Мне было посрать. Я чувствовал себя королем мира. Ну и однажды, этот придурошный король решил, что для полного счастья ему не хватает только чувственной остроты. Знаешь, мои родители развелись, потому что, как мне сказали, любовь прошла. И мне почему‑то жутко захотелось им доказать, что у них была какая‑то покалеченная любовь, а вот у меня…

Снежана давно уже отставила чашку, во второй раз за ночь слушая одну и ту же историю. Только теперь она получала новый окрас.

— Не важно, что у меня. Я встретил Лену. Она старше меня. И у нее уже была дочь. Я даже не знаю от кого. Да и она сама не знает, скорей всего. В свидетельстве о рождении Кати указано было имя отца со слов матери, а потом ее усыновил я. Сначала нам было офигенно. Мы больше времени проводили в пьяном угаре, занимаясь сексом и гоняя по ночному городу. Я даже толком не знаю, почему вдруг все изменилось. Хотя нет, помню один момент… Знаешь, в тот день я встречался с мамой, которая прилетела из своего Тибета. Отец устроил нам семейный ужин. Я, он, мама. Марина тогда еще была просто работницей фирмы. Так вот, он сделал все, чтоб я показался на глаза матери в нормальном состоянии. Я показался. Сам‑то показался, а вот Лену отец приглашать не рискнул. Мы провели до зубовного скрежета правильный день втроем. Отцу было важно, чтоб мама уехала обратно к своим монахам с уверенностью в том, что ее сын здесь в целости и сохранности. Скольких усилий это ему стоило — одному богу известно. Мы проводили ее в аэропорт, а потом разъехались на своих машинах. Тогда я не хотел больше находиться рядом с отцом. Мне казалось все это жутко лицемерным и пошлым. Я помчал домой. Туда, где меня ждет намного более откровенная вроде как жена, уже спящая наша вроде как дочь, бутылка вина, возможно, косяк. Я приехал, услышал, что Катя плачет. Не просто плачет — разрывается. Подумал, что Лена, наверное, в душе или в наушниках, поэтому не слышит. Она действительно не слышала, но только по другой причине. Лежала на кровати, улыбалась, раскинув руки, пела какую‑то песенку. Она была под кайфом, а ребенок разрывался из‑за крика. Я тогда жутко на нее наорал, а ей хоть бы что. Ей было пофиг и на плач ребенка, и на мой ор. Ей было кайфово. Наверное, именно тогда я понял, что моя семья — ни черта не искренняя. Меня как‑то быстро отрезало. Просто перехотелось и все. Пить перехотелось, кутить тоже. Угорать и трахаться по подворотням, испытывая от этого особое удовольствие. Проблема была только в том, что Лене это не надоело. Я бился очень долго. С ней, за нее, отправлял на реабилитацию, она сбегала. Переставал давать деньги, она все равно находила наркоту. Последнее, что ее интересовало в этой жизни — Катя. Она о ней вспоминала только тогда, когда в очередной раз бралась меня шантажировать тем, что уйдет, заберет ребенка и я буду виноват в том, что малышка окажется в каком‑то притоне для шлюх. Потому, что она сможет заработать только так. Я боролся с ней очень долго. Знаешь, наверное, боролся бы и дальше, но тут появился этот урод…