Ольга Егорова - Капля света

Сознание все еще отказывалось принимать реальность такой, какая она есть. Он словно находился под анестезией, которая парализовала мозг и не давала возможности размышлять, анализировать. Боль продолжала бурлить внутри, заражать кровь, надрывать сердце.

Машина остановилась, он вышел, почти не узнавая местности, как-то наугад добрел до дома, отыскал в кармане ключи. Вошел в квартиру. Не разуваясь, прошел в комнату и опустился в кресло.

На стене напротив висели часы. Сергей вдруг подумал о том, что ему нужно идти на работу.

Эта была первая мысль, никак не связанная с болью. Но боль шла вслед за ней — теперь она выливалась наружу бурным потоком ярости и сухих слез. Он резко поднялся с кресла и рывком открыл дверь в родительскую спальню. Там было пусто. Он бросился на кухню, едва не сорвал с петель дверь в ванную. Там тоже никого не было.

Бессильная ярость сдавленным стоном сжала горло. Ему казалось: если бы в этот момент он увидел отца, он просто убил бы его. Он бы набросился на него, не задумываясь о том, что делает. Повинуясь лишь голосу ярости, которая бурлила, клокотала в нем, которая требовала выхода, потому что слишком тесно уже становилось в его душе, не способной вместить в себя всю эту огромную боль сразу.

Сергей снова перевел взгляд на часы. Он почему-то никак не мог вспомнить, в какое время отец обычно уходил на работу. Он никак не мог понять, что означает эта комбинация цифр на циферблате. Ноль семь тридцать четыре. Какой-то магический код, который невозможно разгадать. Ноль семь тридцать четыре.

Нет, слишком рано. Он понял наконец — половина восьмого. В это время отец еще должен быть дома, а мама… Мама уже должна была вернуться с ночной смены. Смена в больнице закончилась еще час назад…

Словно в ответ на его раздумья резко прозвучал телефонный звонок. Сергей бросился к телефону, ожидая услышать голос отца и собираясь уже сказать ему все, все что думает, что знает теперь о нем…

Услышал и в самом деле голос отца. Только сказать не успел ничего.

— Сережка? Наконец-то, где тебя носит, черт возьми! Сотовый почему отключил? Срочно приезжай, мама в тяжелом состоянии.

— Что?! Что ты сказал? Что с ней?

— Я пока точно не знаю. Она пострадала во время пожара. Приезжай, слышишь?

— Да, конечно. Конечно, я сейчас приеду…

Он опустил трубку и долгое время стоял без движения. Не мог поверить в то, что услышал. Не умещалось в душе столько горя сразу. Разрывалась она на части. Он почти физически это ощущал…

Невозможно было в это поверить. Павел знал: так всегда бывает, когда происходит в жизни что-то ужасное. Срабатывает какой-то защитный механизм, и сознание человека отторгает реальность, не воспринимает ее, видимо, смягчая таким образом силу удара. Из больницы ему позвонили в четыре часа утра. Он еще не успел заснуть, все ворочался в постели, снова и снова возвращаясь к мыслям о предстоящем выборе. Странно, но в эту ночь он впервые с момента встречи вдруг почувствовал всю тяжесть прожитых лет. Удивительное, сказочное ощущение вернувшейся молодости вдруг покинуло его, и ему показалось, что за эти полтора месяца непрерывных и мучительных раздумий он даже постарел. Постарел не на месяцы, не на годы, а на целую жизнь. И эта невыносимая тяжесть в душе и была тяжестью прожитых лет, она давила, пригибала его к земле, и невозможно было ей сопротивляться, не было сил преодолеть ее…

С прежней удивительной легкостью он воскрешал в сознании образ Валерии. Раньше это был для него спасительный бальзам, самый легкий способ подняться с земли и воспарить над облаками, но этой ночью все было по другому. В эту ночь он остро ощутил, что там, под облаками, ему будет слишком сильно не хватать земли. Он будет смотреть вниз не торжествующим, а грустным взглядом, будет обречен на вечную тоску по тем, кого оставил на земле… Будет то же самое, что и сейчас, с той лишь разницей, что сейчас он тоскует по небу.

Внезапно в ночной тишине раздался телефонный звонок. Павел не сомневался почти ни минуты в том, что звонит сын. Бывало такое, что тот не приходил домой ночевать, но еще ни разу не случалось, чтобы Сергей не позвонил, не предупредил. Видимо, не ошибалась Рита в своих предположениях: наверняка появилась у Сережки какая-то зазноба, оттого и забыл он дорогу домой… Павел собрался уже было отчитать сына с надлежащей отцовской строгостью, но в телефонной трубке услышал совсем другой, незнакомый женский голос:

— Павел Алексеевич? Это из больницы вас беспокоят. Маргарита Станиславовна в тяжелом состоянии…

Стрела боли пронзила насквозь: Рита! Затуманилось перед глазами, он что-то спрашивал, ему отвечали, только потом, повесив трубку, он уже ничего не мог вспомнить. Только два слова: Рита. Пожар.

Что-то случилось с Ритой… Он может потерять Риту. Потерять навсегда. Риту — самое дорогое, что есть у него в жизни. Разве это возможно? «Пожар», — отзывалось эхом в сознании, только все равно никак не мог он соединить вместе пожар и Риту, не мог понять, как они были между собой связаны, не хотел понимать этого. Торопливо застегивая пуговицы на рубашке, он снова вспомнил о сыне. Набрал номер его мобильного телефона, но телефон был отключен, снова набрал и снова услышал все тот же равнодушный голос: «Номер абонента…» Сначала по-русски, потом по-английски.

Уже потом, позже, сидя в такси, он подумал, что нужно было бы оставить Сергею записку. Мысль промелькнула и тут же растаяла, он уже не помнил о сыне и о записке, снова и снова прокручивая в голове недавний телефонный разговор, пытаясь собрать воедино обрывки фраз, создать какую-то логическую цепочку, прийти к какому-то выводу и найти утешение… Но ничего не получалось. Мысли путались, а голос рассудка постоянно заглушало отчаяние. Оно сжимало сердце железными тисками, и сердце, пытаясь вырваться из этих тисков, билось все чаще, все громче, взывая о помощи…

«Она жива. Жива по крайней мере. И будет жива. Тяжелое состояние — это еще ни о чем не говорит. Она сильная, она справится. Она выживет; Ради меня… Ради сына, в конце концов, если посчитает, что ради меня не стоит…».

Бессильная ярость выплеснулась наружу мучительным стоном: «Это я во всем виноват…» Только бы она справилась. Только бы нашла в себе силы и поверила ему. Там, в своем мире» в этом страшном промежуточном мире между жизнью и смертью, — только бы она нашла в себе силы!

Он вошел в здание больницы. Там еще стоял запах дыма, смешанный с гниющей влажностью, неотвратимо подтверждающий очевидность случившегося пожара. Поднявшись наверх, быстрым шагом прошел в ординаторскую, все еще надеясь увидеть там Риту. Риту, сидящую за своим столом. В белом халате, в очках, сползающих на кончик носа. Серьезную и сосредоточенную… Сколько раз он приходил сюда и видел ее за этим столом. Десятки, сотни раз за пятнадцать лет. Почему же в этот раз все должно было быть по-другому?