Ольга Егорова - Розовая пантера

Взгляд снова метнулся к окну, и он подумал вдруг, что здесь, в этом черном квадрате, ее душа отражается намного более ясно. Вот он, ее единственный и настоящий портрет. Нужно только вглядеться, попристальнее вглядеться в эту бездну, в эту тьму непроглядную. Смотреть долго, не отрываясь, не мигая, не дыша… Угораздило же мать именно сегодня постирать занавески.

— Леша, — послышался голос из-за двери. — Мы ужинать садимся. Будешь с нами?

Мать приоткрыла дверь. Алексей метнулся к столу, пытаясь убрать с глаз подальше кипу своих, как оказалось, бессмысленных творений. Отодвинул ящик стола, но мать уже стояла за спиной.

— Леша…

Рука его замерла в воздухе и безвольно опустилась вниз. Нет, не должно было этого случиться, не нужно было все это, ни к чему. Она брала в руки рисунки — один, другой, смотрела на каждый долго, внимательно, молча. Он стоял рядом, как дурак, как настоящий кретин, которых показывают в мыльных операх, — влюбленный художник, без конца рисующий милый сердцу профиль… Да разве это про него?! И сколько будет длиться эта пытка, когда же наконец кончатся эти бесконечные рисунки, сколько же их здесь?

— Это она? — спросила наконец Анна Сергеевна тихо.

«Она, а кто же еще?» — раздраженно подумал Алексей.

— Что ты имеешь в виду под словом «она»?

Анна Сергеевна не ответила, помолчала некоторое время, а потом снова спросила:

— Ты ее любишь?

— Не знаю. — Голос куда-то пропал. — Наверное.

— Сколько же ей лет?

— Джульетте вообще четырнадцать было, — сказал он невпопад, в тот же миг почувствовав, что ни к чему было так отчаянно защищаться.

— Я знаю. Ты ужинать будешь?

— Не хочу, мам, спасибо.

— Ничего не ел весь день. Пойди хоть с отцом поздоровайся. Со вчерашнего дня не видел.

— Сейчас пойду, поздороваюсь.

— Может, хоть чаю выпьешь?

— Выпью.

— Ну приходи на кухню.

Она вышла, оставив рисунки на столе сложенными почти аккуратной стопкой. Оставалось только взять эту стопку в руки и запихать поглубже в ящик письменного стола вместе с газетой.

— Мам, ты занавески постирала? — спросил он, заходя в кухню. — Привет, папа.

— Постирала. Только они еще не высохли. Висят на балконе, а что?

— Да ничего, так просто. Мне никто не звонил?

— Нет, не звонил. — Мать бросила на него короткий взгляд, по которому он сразу догадался, что сейчас-то она думает точно уж не о Людочке.

Двери автобуса должны были вот-вот захлопнуться. Алексей сделал последний рывок, втиснулся-таки в густую толпу, получив по спине внушительный удар ребром закрывшейся с усилием дверцы. Вздохнул облегченно.

— Куда это вы, молодой человек, так торопитесь? — послышался голос сверху.

Алексей поднял глаза и увидел прямо перед носом внушительных размеров женскую грудь, полностью скрывающую лицо немолодой, судя по голосу, женщины, стоящей на ступеньке сверху. Он снова уставился себе под ноги, ответив женщине без лица, что торопится в школу.

— Что-то не похоже, что вы в школе учитесь.

«Господи, она что, решила таким образом знакомство со мной завязать?» — с досадой подумал Алексей. Настроение было поганым — он бы сейчас к черту послал саму Синди Кроуфорд, не говоря уж о женщинах менее привлекательных.

— Я вас практически не вижу, женщина. Поэтому не могу с вами разговаривать, к сожалению.

— Не надо со мной разговаривать. Вы проезд оплатите и молчите себе дальше.

Алексею даже извиниться захотелось. Он молча достал из кармана смятую десятку, протянул не глядя наверх, получил пригоршню медных монет и талончик. Запихнул сдачу в карман, почувствовал, что женщина постепенно удаляется, и вздохнул облегченно. Минуту спустя снова достал из кармана уже смятый талончик, расправил.

«Конечно же. Ничего другого и ждать не следовало», — подумал он без эмоций. И с чего это вдруг вспомнилась дурацкая детская привычка складывать цифры на билете? Одна половинка в сумме давала двойку, другая — аж девятку. Даже приблизительно несчастливый. Если рассуждать логически, столь большая разница в сумме определенно указывает на то, что билет обещает несчастье. «Нужно будет обязательно выкинуть его по дороге, — усмехнулся Алексей, — не забыть бы. Вот мегера тетка, и чем я ее так обидел?»

Простояв на нижней ступеньке полагающиеся пять остановок, Алексей наконец вышел из автобуса, потер плечо, которому за время недолгого пути прилично досталось. Он опаздывал не слишком сильно — минут на пять, не больше. Оказавшись наконец внутри здания школы и заняв свое привычное место, он покосился на часы — пять минут восьмого. Непонятно, для какой цели нужно приходить в школу за целый час до начала занятий. Вообще непонятно, почему он так торопился.

Он вышел на крыльцо, опустил руку в карман и вместо пачки сигарет, которую, видимо, второпях забыл дома, извлек смятый автобусный талончик. Подумал: лучше поздно, чем никогда, — и швырнул его подальше. Ветер тут же подхватил невесомый обрывок и унес прочь несчастье, заключенное в цифрах. Алексей облегченно вздохнул, раздумывая: не пора ли отмечать вторую стадию явно прогрессирующей в последние несколько дней шизофрении?

Школа постепенно оживала — первыми появлялись, как обычно, родители с первоклассниками, и Алексей принялся бубнить заученную фразу. Потом толпа стала более разнородной, снова девчонки мельтешили перед зеркалом, он отвернулся к окну — почему-то это зрелище вызывало в душе неприятное чувство — и стал разглядывать парней-старшеклассников, столпившихся на крыльце, торопливо жующих уголками губ сигареты и часто сплевывающих, почти после каждой затяжки. «Не перестаю удивляться, откуда столько слюны у простого народа», — подумал Алексей словами любимого писателя, только никак не мог вспомнить, откуда же взялась эта фраза, из какого романа. Как часто случается, мысль эта стала навязчивой, прямо-таки покоя не давала, он все перебирал в памяти названия, силился и не мог вспомнить того, что по большому счету не имело абсолютно никакого значения. Давно уже прозвенел звонок, а он все думал, наморщив лоб, из какого же романа…

«Опять опаздывает? Или, может, прогулять решила, или заболела…»

Эта фраза тоже оказалась знакомой, до боли знакомой, и насчет нее он уж точно знал, из какого она романа. Только легче от этого не стало. «Отчаяние» — он наконец вспомнил и тут же почувствовал это отчаяние, все остальное уже не имело значения, потому что он вдруг представил себе, что не увидит ее сегодня. Решила прогулять или заболела — не важно, дай ей Бог здоровья, конечно, только что же теперь делать с этим днем, с этими долгими часами, неужели он сможет выдержать еще целые сутки это подвешенное состояние? Эту боль, разрастающуюся в глубине души, затаившийся страх, который на первый взгляд кажется беспричинным, тоску, сжимающую грудь железными тисками, и желание завыть — просто завыть на луну, как собака, как одинокий волк, утопить в своем крике то, что выворачивает душу наизнанку, — отчаяние?