Анита Брукнер - Отель «У озера»

Я постараюсь быть ему хорошей женой. В наш просвещенный век не каждый день предлагают руку и сердце, хотя, как ни странно, мне в этом году предлагали дважды, и оба раза я как будто бы отвечала согласием. Мне с моей робкой натурой было явно не устоять перед великим соблазном мирной семейной жизни. Но теперь я угомонюсь. У меня просто нет выбора, потому что едва ли стоит надеяться на что-то другое.

Возможно, ты считаешь, как считают мои агент и издатель, которые постоянно уговаривают меня писать посовременнее и подбавить в книги секса и увлекательности, будто я пишу романы с тем смешанным чувством иронии и циничной отстраненности, которое, по распространенному мнению, только и пристало современному автору, выступающему в этом жанре. Ты ошибаешься. Я верила каждому написанному мной слову. И по-прежнему верю, хотя теперь понимаю — в моей жизни не сбудется ни один из моих сюжетов.

Тебе известен мой адрес, но за две недели ты так и не написал мне письма. Поэтому нет смысла сообщать тебе мой новый адрес — ты и по нему не напишешь.

Не знаю, что сказать на прощанье. Мне не хочется проявлять слабость и пускаться в упреки и обвинения, тем более что я не имею на это права. Говорить сейчас, что я была готова на все ради нашей любви, и в гораздо большей степени, чем ты, — наверное, смешно.

Я люблю тебя и всегда буду любить.

Эдит».

Она долго просидела в запредельной тишине своего номера, опустив голову на руки. Она не замечала, как убегают минуты, вернувшись мыслями в прошлое, к тем временам, когда молчание было ее уделом. Когда она стояла у окна в своем домике, прислушиваясь к затихающему рокоту Дэвидовой машины. Когда, сжав губы, смотрела, как отец в последний раз наводит порядок на своем письменном столе, или послушно относила на кухню пролитый матерью кофе. Отступив еще дальше, она видела себя маленькой, схоронившейся за креслом Grossmama Эдит в сумрачной венской квартире, пока ее мать и тетки, надрываясь, жаловались на жизнь. И слышала она слова, совсем не подходящие к нынешнему ее положению. «Schrecklich! Schrecklich! — раздавался в ее ушах вопль тети Рези. — Ach, du Schreck!»

Когда она встала, ей подумалось, что следовало бы лечь спать, но не сон, а утро было ей нужно как хлеб, ибо утром она бы отнесла письмо на почту и тем самым отрезала для себя пути к отступлению. Глянув на часики, она увидела, что уже половина второго. Она разделась и залезла в постель с твердой решимостью переждать ночь, не поддавшись слабости. У нее горели щеки, ее била легкая дрожь, однако ночь отсчитывала минуты, и ее мышцы расслабились, дыхание выровнялось; она уснула.

Проснулась она до рассвета, но встала и ополоснула лицо и руки; ванну примет потом, когда вернется. Перечитала письмо, сунула в конверт и заклеила его. Потом оделась и расчесала волосы. Теперь она успокоилась и терпеливо ждала того часа, когда портье займет место внизу за конторкой и она сможет купить у него марку. В шесть утра ожидание стало невыносимым. Она взяла ключ и сумочку, тихо открыла дверь и выскользнула в коридор.

Бесшумно ступая по толстой ковровой дорожке — не дай бог, еще кого разбудит или напугает, — она как раз подоспела увидеть, как открылась дверь спальни Дженнифер и вышел мистер Невилл в халате. С такой же осторожностью, как Эдит, он избегал всякого шума и очень медленно затворил за собой дверь. В слабом свете ночной лампы она вполне ясно различила его сдержанную двусмысленную улыбку.

Ну конечно, подумала она. Конечно.

Она замерла на месте, мистер Невилл, не заметив ее, быстро прокрался по коридору и пропал из виду.

Уже у себя в номере она поняла, что почти не удивилась. Она помнила его рассуждения о сохранении своего эгоцентризма, о восстановлении чувства собственного достоинства, всю эту благородную болтовню, которой она, видимо, слишком легко поверила. Но дело не в этом, точнее, не только в этом. И тут она вспомнила. Когда она плакала, прижавшись к нему, а он ее обнял, до нее дошло, что сам он никаких чувств не испытывает. Что он очень красиво привел ее в себя, но сам при этом ничего не испытывал.

А Дженнифер, несомненно, относится к числу тех личных утех, о которых он помянул между делом. И дверь, что открывалась и закрывалась в ее снах и в обманчивые секунды пробуждения, была самая настоящая, только она не сумела разгадать ни этого, ни скрытого смысла услышанных звуков.

Перед ней возникло терпеливое лицо отца. Подумай еще раз, Эдит. Ты неверно решила уравнение.

Она медленно опустилась на постель, чувствуя слабое головокружение. Если я за него выйду, сказала она себе, зная про это, зная и то, что он способен с такой легкостью и проворством искать связи на стороне, я обращусь в камень, в тесто, в часть его коллекции. Но может, это и входит в его расчеты, подумала она, что я займу место недостающего предмета. А для меня эти удовольствия, легкомысленно именуемые физическими, останутся там, где вот уже давно пребывают, так давно, что стали всей моей жизнью. Но я эту жизнь потеряю, единственную, что пришлась мне по сердцу, хотя она никогда не принадлежала мне в такой степени, чтобы я могла назвать ее своей собственной. И улыбка мистера Невилла, его неизменная двусмысленная улыбка, будет всегда напоминать мне об этом.

Через некоторое время она встала.

Подойдя к столику, она взяла письмо, разорвала на две части и бросила в корзину для бумаги. Потом взяла ключ и сумочку, вышла, прошла коридором и спустилась вниз. В по-прежнему безмолвном отеле ночной портье, дожидаясь конца смены, зевал за конторкой и почесывал голову. Увидев Эдит, он встрепенулся и мигом надел утреннюю улыбку.

— Будьте любезны, закажите мне билет на ближайший самолет до Лондона, — произнесла она звонким голосом. — И мне бы хотелось послать телеграмму.

Когда бланк наконец отыскался, она присела в холле за стеклянный столик. «Симмондсу, Чилтерн-стрит, Лондон VI, — написала она. — Вылетаю домой». Но потом решила, что это не совсем точно, вычеркнула «Вылетаю домой» и написала короткое — «Возвращаюсь».

Вирджиния Вулф (1882 — 1941) — английская писательница, глава литературной группы «Блумсбери», автор яркой экспериментальной прозы; классик литературы XX века.

Перифраз известного стихотворения английской поэтессы Стиви Смит «Не рукой махал — тонул».

Аллюзия на песню Шута из «Двенадцатой ночи» Шекспира: «Положите меня среди кипарисов печальных…» (Акт II, сцена 4).

Здесь: хороший тон (фр.).

Готскийальманах — именной указатель представителей европейских аристократических семейств.

Хоуп (Норе) по-английски значит «надежда».