Хербьерг Вассму - Книга Дины

— Нужно делать что решишь, пока в тебя не закрались сомнения, — ответила Дина.

И ушла.

Фома собирался в дорогу. Он еще никогда не бывал за пределами прихода. Им владело нетерпение. По телу бежали мурашки, словно он лежал на можжевеловых ветках.

Он рассказал о предстоящей поездке людям, которые приходили в лавку. Побывал дома в Хелле и получил благословение родителей и подарки от сестер. Олине и Стине, каждая на свой лад, позаботились, чтобы в дороге он ни в чем не нуждался. Он чистил скребницей лошадей и объяснял новому конюху все, что тому следует делать.

В конюшню пришла Дина.

Некоторое время она следила за его работой, потом дружелюбно сказала:

— Когда закончишь, приходи ко мне на стеклянную веранду и захвати с собой малинового соку.

— Спасибо, приду! — Фома опустил скребницу. Новый конюх, мигая, смотрел на него. Он был преисполнен уважения к Фоме, которого Дина пригласила к себе на стеклянную веранду.

Фома шел и думал, что наконец-то дождался признания. Встречи. Но услышал от нее только трезвые слова, что он не может ехать в Берген, потому что нужен дома.

— Но, Дина! Почему? Ведь я уже все обдумал и подготовил, дал людям задания, нанял нового конюха, который знает работу и в хлеву, и в конюшне! Мой отец придет в Рейнснес на сенокос. И Карл Улса из Нессета тоже. Да еще с двумя сыновьями. Они будут работать на совесть, чтобы отработать свою повинность. Я не понимаю!..

— Чего тут понимать? — коротко бросила Дина. — Я сама еду. А это значит, что ты должен остаться!

Фома сидел на стуле у открытых дверей веранды, перед ним стоял стакан с недопитым соком. Солнце светило ему прямо в лицо. Он вспотел.

Наконец он встал. Схватил шапку и отодвинул стакан с соком подальше от края стола.

— Ах вот как! Значит, ты едешь сама! И потому нельзя ехать мне? С каких это пор я вдруг стал тут незаменим, позволь спросить?

— Ты не незаменим, Фома, — тихо сказала Дина. Она тоже встала. И была на целую голову выше его.

— Что ты хочешь этим сказать? Почему тогда…

— Незаменимы только те люди, которые делают свое дело, — жестко сказала она.

Фома повернулся и пошел. Миновал дверь. Спустился по ступенькам крыльца, крепко сжимая белые перила, лежавшие на резных балясинах, выкрашенных охрой. Он как будто сжимал шею врага. В людской он сел на свою кровать и задумался. Ему хотелось взять свой мешок, сундук, распрощаться со всеми и отправиться в Страндстедет, чтобы подыскать себе новое место. Но кто возьмет работника, сбежавшего из Рейнснеса без всякой на то причины?

Он зашел на кухню к Олине. Она уже все знала. Не стала ни о чем спрашивать, а налила ему кофе с водкой, хотя до вечера было еще далеко. Вид у этого парня с разными глазами был неважнецкий.

Фома молчал, пока Олине месила тесто. Наконец она не выдержала:

— Для рыжего ты даже слишком смел и умен, я так считаю.

Он взглянул на нее глазами обреченного человека. И все-таки у него хватило сил улыбнуться. Горький смех, родившийся где-то в глубине, вырвался наружу.

— Дина вдруг решила, что хорошо бы ей съездить в Берген, а это значит, что я должен остаться дома! Ты уже знаешь об этом?

— Кое-что слыхала.

— Можешь объяснить мне, в чем дело? — тяжело спросил он.

— Теперь, когда нет Нильса, Дина принялась мучить тебя.

Фома вдруг побледнел. В кухне сделалось неуютно.

Он поблагодарил за кофе и ушел. Но не в Страндстедет.

В тот день, когда шхуна ушла на юг, Фома был в лесу.

Все говорили только о войне. Прежде всего она отразилась на квашне с тестом. Белое море в то лето было блокировано англичанами, и русские лодьи с мукой не пришли. Уже давно ходили слухи, будто положение настолько серьезно, что купцы в Тромсё собираются сами идти на восток. Люди не могли взять в толк, почему от войны в Крыму должны страдать жители севера.

А тем временем шхуна «Матушка Карен» готовилась выйти в Берген. Когда-то она обошлась Иакову в три тысячи талеров. Он приобрел ее в тот год, когда в Фагернессете услыхал, как Дина играет на виолончели.

Длина киля у шхуны была двадцать четыре локтя, и она могла принять до четырех тысяч вогов рыбы.

Иаков считал, что совершил удачную покупку, и был очень доволен.

Команда, как правило, состояла из десяти человек.

Шли годы. Шхуна успела потемнеть, но и теперь, полностью загруженная, она спокойно ждала последние корзины с продовольствием, попутных пассажиров и матросов. Она была сработана на совесть и могла нести свой груз в любую погоду. Широкий остов, клепаные шпангоуты, солидные гвозди выдерживали любую нагрузку.

На обрезанной корме находилась белая каюта с круглыми иллюминаторами. Иаков попросил одного знакомого из Раны вырезать орнамент в стиле рококо и древненорвежской резьбы. Он не любил новомодный обычай делать квадратные окна. На судне квадрату не место, считал он. Это претит морским духам и богам.

Андерс не противоречил ему. Его больше интересовали паруса, штурвал и грузоподъемность. Так было и теперь. В каюте были две койки и стол. Каждая койка задергивалась пологом и была достаточно широка, чтобы в случае необходимости на ней могли поместиться двое.

Каюту заняли Дина и Андерс. Перед самым отходом штурману Антону пришлось перебраться в тесный кубрик на носу шхуны. Но это его не обидело.

Над каютой и кубриком лежала прочная палуба с небольшим возвышением. А вообще — то шхуна была открытая, и думали здесь не об удобствах, а как бы взять побольше груза.

Шхуну снаряжали опытные руки.

Внизу в трюме стояли тяжелые бочки с рыбьим жиром и лежали связки кожи. Сушеная рыба была уложена вокруг мачты. Она была плотно укрыта от сырости и морских брызг.

Вдоль бортов, от каюты до кубрика, был сделан широкий тесовый настил, предохраняющий груз от волн и дождя.

Мачта была особой гордостью Иакова. Сделанная из цельного ствола, она высоко возносилась над поручнями. Иаков сам ездил за ней в Намсус. Она крепилась шестью вантами, не считая бакштагов и штагов. Нижняя часть мачты входила в гнездо и крепилась могучими деревянными блоками.

Прямой парус имел в ширину двенадцать метров, а в высоту — шестнадцать. В случае непогоды его можно было зарифить, а в сильный шторм и вовсе убрать.

И наоборот: поставив топсель, поверхность паруса можно было значительно увеличить. Тут уж хватало работы для всей команды.

На флагштоке на корме развевался старый Даннеб-рог 1 [12]с норвежским львом. Это было сделано в честь матушки Карен. Она не могла примириться со шведским королем Оскаром. Считала, что он слишком легковесен, но подробнее свою мысль не объясняла. Они с Андерсом много спорили на эту тему. Но Даннеброг так и остался на «Матушке Карен», хотя у всех на побережье вплоть до самого Бергена это вызывало улыбку. В Рейнснесе считались с желанием матушки Карен, ссориться с крестной матерью судна было чревато несчастьем.