Нора Робертс - Цветок греха

А мистер Фермер пусть тоже много из себя не воображает! Страстные взгляды и кудрявые волосы давно уже не действуют на нее. Устарело подобное оружие. Она знавала и покрасивее, и поумнее мужчин!

Конечно, они были другого склада: может, не такие – как бы это точнее определить? – натуральные, как он, но тоже не последнего десятка.

Она легла в постель, натянула одеяло до подбородка. Дождь… Не прекращается дождь, и в комнате могло бы быть не так влажно и прохладно. Но зато какой свежий воздух! Она испытывала давно уже позабытое детское удовольствие – вот так, укутавшись, лежать в постели, слушать шум дождя, копить в себе подлинные или мнимые обиды и поглядывать на кружку с ароматным горячим чаем, стоящую рядом на столике. Кружку, которую дала ей с собой Брианна, пожелав спокойной ночи. Откуда у этой женщины берутся силы столько всего делать, за всеми ухаживать и сохранять при этом доброе ко всем отношение и настоящую влюбленность в мужа?!

«Завтра обязательно куда-нибудь поеду, – сказала она себе. – Отброшу всякое стеснение и воспользуюсь их машиной. Поеду одна – чтобы никто не следил за мной взглядом, не давал советов, не порицал и не одобрял. Мало я разве путешествовала в своей жизни? Правда, больше с родителями, но и без них тоже приходилось».

Устроившись поудобнее в постели, она продолжала размышлять о своих хозяевах.

Ну, с Брианной все вроде бы ясно. Молодая мать, молодая жена. Но и вполне деловая женщина, желающая быть и оставаться самостоятельной. Вполне современный тип. К тому же добросердечная, прямая. Пожалуй, с каким-то скрытым беспокойством в глазах. Но, возможно, я ошибаюсь?

Ее муж – янки. На первый взгляд – покладистый, с легким уживчивым характером. Дружелюбный, с юмором. Что еще? Как будто бы тоже влюблен в свою половину, обожает ребенка. Странно немного, что порвал с городской жизнью, обрек себя на прозябание в этой провинции. И вроде бы ему здесь хорошо.

Теперь насчет Мегги. О, тут есть о чем подумать, с гримасой уверила себя Шаннон. Мегги это фрукт!

Подозрительная, вспыльчивая, несдержанная, откровенная до грубости. Почему она не пытается хоть немного обуздать свой нрав? Без сомнения, хорошая мать. Наверное, и жена тоже. И, несомненно, с талантом. Шаннон видела в доме у Брианны кое-какие работы Мегги. А до этого – в Нью-Йорке.

Так что я достаточно объективно и справедливо сужу о ней, похвалила себя Шаннон.

Ну а что сказать о Рогане? Его она видела мельком, меньше, чем всех остальных. Безусловно, очень толковый человек, крепкий бизнесмен. Иначе не сумел бы так развернуть и удержать свое галерейное дело, которое известно чуть ли не во всем мире. И еще, подумала она сочувственно, ему нужно обладать немалым терпением, не меньшим, чем у библейского Иова, и хорошим чувством юмора, чтобы находиться в одной клетке с этой дикой женщиной. Впрочем, возможно, все эти качества может ему заменить то чувство, которого Шаннон еще по-настоящему не испытала и которое называется любовью.

И, наконец, Мерфи, их добрый друг и сосед. Обыкновенный фермер с недурными способностями к музыке и к ухаживанию за женщинами. Нельзя не признать, что как мужчина очень привлекателен и вовсе не так прост, каким может показаться на первый взгляд. И тоже, как Брианна, такой естественный, такой гармоничный, что ли, в полном ладу с самим собой. Так, по крайней мере, ей показалось. Конечно, она может и ошибаться, но, насколько себя знает, до сих пор ей удавалось неплохо разбираться в людях.

Хотел ее поцеловать! Как вам это нравится? Прямо там, в пивной, при всех. Это было понятно по его глазам. Ошибиться нельзя.

«Интересно, – подумала она, уже засыпая, – как он будет вести себя, если опять приведется быть где-то наедине? Очень бы я хотела посмотреть». Она уснула.

Всадник с трудом удерживал строптивого коня. Дождь продолжался; холодные тяжелые капли, словно камешки, ударялись о землю. Белый жеребец фыркал, из ноздрей вылетали струйки пара. Мужчина в седле и женщина на земле неотрывно смотрели друг на друга.

– Эй, погоди!

Она ощущала, как гулко бьется ее сердце. И желание, неотвратимое желание соседствовало в ней с чувством собственного достоинства и гордостью.

– Я иду по своей земле и никто не вправе меня останавливать.

Это сказала женщина.

Он засмеялся. Громкий беспечный смех отозвался эхом на ближних холмах. С пологой вершины одного из них на женщину и на мужчину взирало огромное каменное кольцо. Словно глаз циклопа.

– Погоди, я сказал!

Ловким пластичным движением, как в танце, всадник нагнулся с седла и оторвал женщину от земли. Он поднял ее одной рукой и посадил на коня впереди себя.

– А теперь поцелуй меня! – потребовал он, запуская пальцы с натянутыми на них перчатками в ее густые волосы. – Так, чтобы я почувствовал.

И она повиновалась. Ее руки притягивали его все крепче, пока она грудью не ощутила надетую на тело мужчины кольчугу. Ее рот был таким же отчаянно, таким же безрассудно жадным, как и его. Закутав ее в свой плащ, мужчина вытянул вперед руку и произнес:

– Клянусь богом, обладание тобой стоило этого долгого, изнурительного путешествия со всеми опасностями, холодом и голодом!

– Тогда не уезжай никуда, будь ты проклят! – она еще крепче прижалась к нему телом и жадными губами. – Оставайся со мною…

Во сне Шаннон всхлипывала и что-то бормотала, чувствуя, что находится посередине – между отчаянием и наслаждением.

Потому что даже в сновидениях знала: он не останется.

Итак, она решила этот день уделить самой себе.

Утро выдалось пасмурным, но постепенно, когда она уже ехала в машине, небо прояснилось, и все вокруг сделалось отчетливым, словно умытым, даже ярким Росший вдоль дороги утесник украшал ее желтыми цветами. Заросли фуксии добавляли алую краску. Сады, мимо которых приходилось проезжать, выставляли напоказ обилие цветов самых разных оттенков; раскинувшиеся повсюду холмы хранили верность зеленому цвету.

Шаннон взяла с собой фотокамеру и делала снимки, надеясь, что они смогут ей потом помочь, когда дело дойдет до эскизов и рисунков.

Первое время ей было трудно приспособиться к езде по левой стороне, но она убедила себя, что все это ерунда, и вскоре забыла, по какой стороне едет.

Проезжая по узким улицам Энниса, она останавливалась, чтобы купить открытки и какие-нибудь безделушки для друзей, которые знали, что она поехала отдохнуть и развеяться, но не имели понятия, к кому и для чего.

С грустью она вынуждена была признаться самой себе, что нет у нее в Нью-Йорке и во всей огромной Америке ни одной живой души, с которой бы она хотела или чувствовала необходимость поделиться самым сокровенным, открыться как на духу. А не только посылать открытки.