Даниэла Стил - Жажда странствий

— Ужасно, ужасно… — заныла Аннабел, и Одри, как всегда, захотелось ее шлепнуть. — Сколько мне придется писать открыток, благодарить…

— Ты лучше полюбуйся, какие чудесные вещи тебе подарили! Радоваться надо, а ты хнычешь. — Одри вела себя с Аннабел скорее как мать, а не как старшая сестра. Четырнадцать лет она опекала ее и наверняка даже с большей заботой, чем их родная мать. Она даже колледж выбрала в Сан-Франциско, чтобы не расставаться с сестрой. Аннабел в колледж поступать не пожелала, довольно с нее и пансиона мисс Хэмлин. Впрочем, никто от нее иного и не ждал, ведь все с самого начала решили, что старшей сестре Бог дал ум, а младшей — красоту.

— Неужели и в самом деле придется ехать сегодня в город? — Аннабел бросила на сестру умоляющий взгляд, но Одри решительно повела ее наверх, заставила одеться и сесть за секретер — писать открытки с выражением благодарности. Тем временем оделась сама, и в половине одиннадцатого, когда шофер подал к крыльцу темно-синий «паккард», который дедушка предоставил в распоряжение сестер, обе были готовы. Стоял прекрасный летний день, июль только начался, и небо было синее, как когда-то на Гавайях.

— Анни, ты помнишь Гавайи? — спросила Одри, когда они ехали по одной из центральных улиц. Хорошенькая блондинка в белом полотняном платье и экзотической шляпе с широкими полями отрицательно покачала головой — она не помнила ничего. Для Аннабел прошлого просто не существовало, снимки отца наводили на нее скуку, они казались ей странными, даже жутковатыми, хотя именно это всегда и восхищало Одри. Когда она смотрела на снятые отцом виды Китая и Японии, на горы и реки, они словно оживали, она сама переносилась туда и оказывалась среди людей, одетых в кимоно: вот они везут забавные маленькие тележки, удят рыбу, стоя на берегу, и кажется, вот-вот заговорят с ней на своем родном языке… В детстве Одри часто засыпала с одним из альбомов на коленях и видела во сне далекие сказочные страны… А теперь ее собственные снимки открывают что-то необычное и оригинальное в самых банальных сюжетах.

— Од, проснись! — Машина уже давно остановилась у магазина Магриен, и Аннабел с изумлением глядела на сестру. — О чем ты размечталась?

— Ни о чем. — Одри отвела глаза. На самом деле она думала о своей любимой фотографии, сделанной отцом двадцать лет назад в Китае: улыбающийся отец верхом на ослике.

— У тебя было такое счастливое лицо, — прощебетала ни о чем не догадывающаяся Аннабел. Одри улыбнулась.

— Наверно, я думала о тебе, о свадьбе… — Она вышла вслед за Аннабел из машины. Прохожие мгновенно уставились на них: «паккард» сейчас большая редкость, почти все, у кого эти машины были, продали их. Не замечая ничего вокруг, Аннабел вошла в магазин, Одри последовала за ней. У нее неожиданно возникло чувство, будто она здесь чужая, что какая-то грубая сила вырвала ее из пейзажа далекой страны на любимой фотографии и швырнула сюда, в мир праздной роскоши. Она с изумлением вдыхала воздух, пропитанный ароматами французских духов, перед глазами мелькали очаровательные шляпки, шелковые блузки, перчатки, прелестные и баснословно дорогие. И Одри вдруг поразила мысль, что она растрачивает свою жизнь на пустяки, абсурдно и бессмысленно, хуже того, несправедливо. Жизнь так трудна, люди вокруг голодают, у детей нет теплой одежды, по всей стране лишившиеся крова ютятся в бараках, а Одри с сестрой покупают дорогие туалеты, заказали подвенечное платье, которое стоит больше, чем образование в университете…

— Что с тобой? — спросила Аннабел в примерочной, увидев, как Одри вдруг побледнела и лицо ее стало белым как мел.

От мыслей, которые сверлили ей мозг, она испытывала почта физическую тошноту.

— Ничего. Просто здесь душновато…

Помощницы портнихи бросились за водой для Одри. Одна нажимала рычажок сифона, другая держала стакан, при этом они перешептывались, повторяя вслух то, что было в мыслях у всех: «Бедняжка… это ж надо, как завидует сестре, аж позеленела… ей-то надеяться не на что, так и проживет всю жизнь вековухой». Одри, конечно, не слышала, о чем они шепчутся, но вообще подобные слова ей доводилось слышать не раз, так что она к ним привыкла. Вот и нынче вечером она не испытывала ничего, кроме незамутненного равнодушия, беседуя в гостиной с Харкортом У эстербруком-четвертым в ожидании, когда к ним спустится Аннабел и вернется из клуба дедушка. Он, против обыкновения, опаздывал. Аннабел, по обыкновению, тоже. Она всегда опаздывала, по любому пустяку впадала в панику, и успокоить ее могла только Одри, взяв все ее дела и решения на себя.

— Ну как свадебное путешествие, вы окончательно все обсудили? — Говорить ей с Харкортом было не о чем, единственная тема — свадьба. С любым другим гостем она сразу же завела бы спор о кандидате, которого выдвинули демократы, но ей было слишком хорошо известно, как презирает Харкорт дам, беседующих с мужчинами о политике. Интересно, о чем они с Харкортом разговаривали, когда танцевали на балах? Одри не могла вспомнить. Может быть, о музыке или даже разговоры о музыке он считает проявлением вульгарности? Она чуть не рассмеялась, но вовремя спохватилась. Харкорт в подробностях рассказывал об их будущем свадебном путешествии: они поедут поездом в Нью-Йорк, пересядут на «Иль де Франс» и поплывут в Гавр, из Гавра поездом в Париж, из Парижа на несколько дней в Канн, потом Итальянская Ривьера, Рим и, наконец, Лондон, откуда опять морем домой. Свадебное путешествие будет длиться два месяца, они посетят чудесные места, но для себя Одри выбрала бы совсем другой маршрут. Она поехала бы в Венецию, там села бы в «Восточный экспресс», и в Стамбул…

От одной мысли об этом ее глаза заблестели, хотя голос Харкорта скучно бубнил о кузене в Лондоне, который обещал представить их королю. Одри изобразила на лице подобающее почтение — в самом деле, такая честь. В эту минуту в гостиную вошел дедушка и с негодованием воззрился на Харкорта. Открыл рот, чтобы возмутиться, почему его никто не предупредил, что вечером у них гости, но Одри уже порхнула к нему, предостерегающе сжала локоть и, сияя улыбкой, повела к Харкорту, — Ты, конечно, помнишь, что у нас ужинает мистер Харкорт, я тебе утром говорила.

Эдвард Рисколл вонзил в Одри злобно прищуренный взгляд, и вдруг в глубине его памяти что-то смутно шевельнулось — да, вроде бы она и в самом деле говорила.

— А когда это было — до или после твоих идиотских речей о Рузвельте?

Он сердито хмурился, но глаза довольно поблескивали, и Одри рассмеялась. Харкорт был шокирован.

— Ужасная незадача, согласны, сэр?

— Не стоит относиться к этому всерьез, все равно снова изберут Гувера.

— От души на это надеюсь.