Даниэла Стил - Перепутье

— Как прошел день?

— Неплохо, сэр. — Он немного покривил душой — его ужасно мучили распухшие ноги, но сейчас и это казалось ему не таким уж страшным. — А у вас?

— Ужасная жара.

Офис Ника Бернхама находился на Уоллстрит. Майк слышал, что он большой человек в стальном бизнесе, «крупнейший молодой промышленник в стране», как назвала его однажды «Нью-Йорк тайме». А ведь ему всего тридцать восемь. Разница в положении и доходах мало волновала Майка; он привык принимать вещи такими, каковы они есть, а Ник всегда давал ему хорошие чаевые и делал щедрые подарки на Рождество. Кроме того, Майк знал, что у Ника тоже есть свои проблемы. Во всяком случае тут, дома. Потому что, любя Ника, Майк с такой же силой ненавидел его жену, Хиллари, эту надутую капризную стерву. Никогда ни единого доброго слова, ни одной улыбки, зато масса драгоценностей и мехов, которые она вытягивает из мужа. Когда они вечерами выходят из дома, отправляясь куда-нибудь развлечься, почти всякий раз Майк слышит, как она говорит Нику очередную гадость: или ругает служанку, или ворчит на мужа за то, что он опоздал, или ей не нравятся люди, к которым они идут. Противная маленькая стерва, но при этом очень хорошенькая. Майк всегда удивлялся, как это Ник ухитрился остаться таким приятным человеком, живя с такой особой.

— Я сегодня видел мастера Джона с новой бейсбольной битой.

Мужчины обменялись улыбками, и Ник сказал с усмешкой:

— Как бы тебе, старина, не пришлось на днях услышать звон разбитого стекла.

— Не беспокойтесь. Если мяч полетит сюда, я его поймаю.

— Спасибо, Майк. — Ник похлопал старика по плечу и скрылся в доме, а Майк все еще улыбался про себя. Каких-то сорок пять минут, и можно идти домой, а завтра, даст Бог, будет не так жарко. А если так же — ну что ж… ничего не поделаешь. Вошли еще двое мужчин, и Майк прикоснулся к своей фуражке, думая о сыне Ника, Джон. Симпатичный парнишка, как две капли воды похож на отца, только волосы черные, как у матери.

— Я дома! — Голос Ника, как всегда бывало вечерами, разнесся по квартире. Бросив соломенную шляпу на столик, Ник прислушался: не бежит ли Джон вниз по лестнице навстречу ему. Но мальчика не было. Вместо него вышла горничная в черном платье и белом кружевном переднике. Ник улыбнулся ей.

— Добрый вечер, Джоан.

— Добрый вечер, сэр. Миссис Бернхам наверху.

— А сын?

— Мне кажется, он у себя.

— Спасибо.

Ник кивнул и пошел по длинному, устланному ковром коридору.

Год назад квартиру отделали заново; интерьеры, выдержанные в белых, бежевых и кремовых тонах, действовали успокаивающе и в то же время выглядели роскошно. Нику это влетело в копеечку, особенно после того, как Хиллари сменила трех дизайнеров и двух архитекторов. В конце концов она все-таки добилась того, что ее устраивало. Эта квартира не очень-то подходила для маленького мальчика, трудно представить себе, что он сможет здесь прыгать или играть с мячом. Но, по крайней мере, детские комнаты Ник отвоевал. Тут преобладали красный и голубой тона, стояла мебель из старого дуба, на стенах висели детские рисунки, которые Ник находил немного утрированными. По крайней мере, Ник знал, что в этих комнатах Джон может чувствовать себя свободно. Здесь же располагалась спальня гувернантки, просторная комната самого Джона, небольшой класс, где стоял письменный стол, за которым занимался еще сам Ник, когда был мальчиком, и, наконец, большая, полная игрушек комната, где Джон мог играть с друзьями.

Ник тихонько постучал в дверь, ведущую в комнаты Джона. Вместо ответа дверь мгновенно распахнулась, и Ник увидел сияющую мордашку своего единственного сына. Он подхватил его на руки и счастливо улыбнулся, услышав звонкий смех Джонни.

— Ты меня раздавишь, папа! — На самом деле все это ему ужасно нравилось.

— Как дела, дружок? — Он поставил сына на ноги, Джон смотрел на отца снизу вверх и улыбался.

— Нормально. А какая у меня новая бита, просто класс!

— Здорово. Еще ни одного окна не разбил?

— Конечно нет.

Сын недовольно дернулся, когда Ник взъерошил его иссиня-черные волосы. В Джоне интересно смешались черты Хиллари и Ника: ее молочно-белая кожа, ее волосы и зеленые глаза Ника. Они с Хиллари были не похожи друг на друга, как только могут быть не похожи два человека. Хиллари — темноволосая, маленькая, изящная, Ник — большой, сильный, светловолосый. В мальчике же, как все говорили, соединились лучшие черты того и другого.

— Можно я возьму биту с собой на корабль?

— Не уверен, молодой человек. Только в том случае, если ты пообещаешь не доставать ее из чемодана.

— Но мне обязательно нужно ее взять, папа! Во Франции же нет бейсбольных бит.

— Наверное, — согласился Ник.

Они ехали во Францию на год, возможно, на полгода, если дела пойдут неважно. За последнее время Ник заключил там так много контрактов, что решил сам руководить работой своей парижской конторы, а в Нью-Йорке оставить ближайшего помощника. И разумеется, он брал с собой Хиллари и Джона. Он и думать не хотел, чтоб жить там так долго без них, а ехать было необходимо. Сначала Хиллари каждый день причитала, стонала и жаловалась, но последний месяц она как будто смирилась, а Джон считал, что все это даже интересно. Он станет учиться в американской школе на Елисейских полях. Ник уже снял очень милый дом на авеню Фош. Он принадлежал одному французскому графу, который год назад, во время паники перед Мюнхенским соглашением, вместе с женой уехал в Швейцарию, а теперь счастливо жил в Лозанне и не спешил возвращаться. Это было очень кстати для Ника, Хиллари и мальчика.

— Поужинаешь со мной, папа? Гувернантка как раз звала Джона ужинать, и он с надеждой поднял глаза на Ника.

— Думаю, мне надо подняться к маме.

— Ну, ладно.

— Я приду, когда ты поешь, и мы немного поболтаем. Идет?

— Хорошо. — Джон снова улыбнулся отцу и вышел с гувернанткой, а Ник на минуту задержался в комнате, глядя на свой старый письменный стол. Этот стол отец подарил Нику, когда ему было двенадцать лет, перед тем, как его отправили в частную школу. Он с отвращением вспоминал проведенные там годы — ему постоянно казалось, что его просто выгнали из дома. Ник решил ни за что не отправлять сына в закрытую школу. Пусть Джон никогда не узнает этого ужаса.

Ник закрыл за собой дверь и по длинному бежевому коридору вернулся в большую гостиную, где стоял рояль; оттуда устланная ковром лестница вела наверх, в комнаты Ника и Хиллари.

Дойдя до площадки, он заметил, что дверь в комнату Хиллари приоткрыта, и тут же услышал ее пронзительный голос. Она кричала на горничную, которая выбежала из туалетной комнаты с охапкой меховых пальто и жакетов в руках.

— Не эти, черт бы тебя побрал! О Господи…