Жаклин Сьюзанн - Долина кукол

Дженифер боялась Голливуда, боялась смертельно. Половина пузырька секонала и последующее промывание желудка год назад заставили Клода пойти на попятный и отказаться от подписания соглашения с «Сенчури». Но за последний год поступило еще одно, совершенно фантастическое предложение, настолько выгодное, что отклонить его было никак невозможно. Соглашение на три фильма и миллион долларов чистыми, перечисляемый в швейцарский банк! Клода, естественно, придется взять в долю, но все равно выйдет полмиллиона чистыми! Отказаться от такого она не могла. И в тридцать семь внешность у нее по-прежнему безукоризненна – при правильно подобранном освещении эти все крохотные морщинки становятся незаметными. Этим пусть занимается Клод – и мягким освещением, и всем остальным.

Приходится, конечно, как-то бороться с фотографами. В нью-йоркском аэропорту наверняка будут репортеры, а в самом Голливуде прием ей устроят еще более пышный. Фотоаппарат со вспышкой не обманешь, но Клод что-нибудь придумает. Может, стоит повторить возвращение Греты Гарбо – вообще без фотоснимков.

Однажды утром, спустя неделю после подписания соглашения, к ней на квартиру явился Клод.

– Я только что получил телеграмму: деньги переведены.

– Отдельно? – спросила Дженифер.

– Да. Вот номер твоего счета, положи в сейф. У меня – свой.

Она радостно потянулась в постели.

– Просто замечательно! Перед отъездом я могу устроить себе трехмесячный отпуск. Может быть, поеду на Кипр, а потом в Нью-Йорк. Надену черный парик. Посмотрю все программы Анны и отлично проведу время. Боже, как будет здорово опять говорить по-английски.

Откинув одеяло, Клод схватил ее за руку и стащил на пол. Затем распахнул окна, и спальню залило дневным светом.

– Ты что, с ума сошел? – спросила она.

– Встань, прямо так, как есть, к окну. Дженифер поежилась. Был сентябрь, но холодное солнце грело плохо, с трудом пробиваясь сквозь мглистое небо Парижа. Он вздохнул.

– Да, придется делать.

– Что придется делать?

– Пластическую операцию.

– Ты и впрямь с ума сошел! – Она вырвала свою руку и надела халат.

Он подтащил ее к зеркалу.

– Вот, посмотри-ка на себя при дневном свете. Нет! Не задирай подбородок и не улыбайся – смотри, какая ты в обычном, расслабленном состоянии.

– Клод… но на мне всегда будет косметика. И я знаю оптимальные ракурсы. Ну кому представится возможность разглядывать меня в таком виде?

– Голливуду! Гримершам, студийным парикмахерам… слух разойдется быстро.

– Но ведь я же еще не старуха. Для своих тридцати семи я выгляжу отлично.

– Но не на двадцать семь!

Она внимательно вгляделась в зеркало. Да, действительно под подбородком – небольшая складка. Почти незаметная… а если чуть откинуть голову и улыбнуться, она вообще исчезает. Но в обычном состоянии ее не видно. Двойной подбородок, как выражается Клод. Да, понятно, что он имеет в виду: та самая еле уловимая вялость кожи, указывающая на разницу между возрастом в двадцать с чем-то и тридцать чем-то лет. Это еще не настоящие морщины, но девичьей упругости кожи уже нет. Никто не заметит их в кафе или при правильно подобранном освещении… но все же они существуют. Может быть, он и прав. Но боже мой – удалять морщины в тридцать семь лет! Думая о пластических операциях, Дженифер всегда представляла себе шестидесятилетних старух со сморщенными, как печеные яблоки, лицами. Она вспомнила, что часто видела в Нью-Йорке этих чудовищ с белыми, словно заляпанными штукатуркой физиономиями и густо подведенными глазами, про которых вечно шептали: «Этой шестьдесят пять. Ей подтянули кожу на лице, но все бесполезно». Нет, это слишком рискованно.

– Клод, да не бойся ты Голливуда. Я была там. Все не так серьезно, как тебе кажется. Там все боятся друг друга. Я проскочу.

– А я не желаю, чтобы ты «проскакивала»! – прогремел он. – Ты – секс-богиня Европы. Весь Голливуд с нетерпением ждет, выдержишь ли ты сравнение с их секс-символами – Мерилин Монро, Элизабет Тейлор, а ведь они – девицы молодые.

– Но я не Лиз Тейлор и не Мерилин Монро. Я – Дженифер Норт. Я – это я!

– И что это такое – ты? Мордашка да пара титек! Вот и все, что ты есть… все, чем ты была всегда!

– В последних семи фильмах я снималась одетой!

– Да, потому что имидж уже создан. Теперь ты хоть мешок на себя надень, всем и так известно, что под ним. Они наизусть знают каждый сантиметр твоего тела и видят его, какая бы одежда на тебе ни была. И выбрось из головы, будто можешь предложить им что-то другое.

– Тогда, значит, этот имидж создан и в Америке. Там же шли все мои фильмы.

– Дженифер, разве ты не доверяешь моему мнению? – Клод решил изменить тактику и изобразил на лице обаятельную улыбку. – Ты действительно можешь предложить им кое-что другое. Голых звезд в Европе пруд пруди, но все они не идут ни в какое сравнение с тобой, потому что у тебя есть еще кое-что. Свежесть, свежесть юности, какой нет ни у одной француженки. Они могут быть соблазнительны, шаловливы, наивны – но ты обладаешь чисто американским очарованием свежести. Но эта свежесть сохраняется только вместе с молодостью, с молодым лицом. Несмотря на золотистые волосы и сексуальную грудь, в твоей внешности есть нечто такое, что создает впечатление невинности, девичества… почти девственности. Вот с фигурой у тебя никаких проблем, она по-прежнему великолепна… только надо сбросить фунтов десять [53].

– Ах, нет. Только не это! Именно это случилось с Нили. Я и так каждую ночь принимаю по три-четыре пилюли снотворного, чтобы убрать круги под глазами. Ты же не собираешься посадить меня на эти пилюли для похудания. Я вешу сто восемнадцать фунтов [54], при росте пять футов и шесть дюймов [55] – так что я достаточно худая.

– Для сцен, где ты снимаешься обнаженной – да. Но не для тех супермоделей, на которые тебя планируют. Однако эти пилюли ты принимать не будешь. Поедешь в Швейцарию – пройдешь курс лечения сном.

– «Лечение сном»? Но ведь это же при нервных срывах, разве нет?

– И для похудания тоже. Я сообщил им, что ты хочешь согнать десять фунтов. Тебя на восемь дней погрузят в сон. Уснешь… а проснешься худенькой, отдохнувшей и красивой. После этого кожа на лице, вероятно, обвиснет еще больше. Тогда-то тебе ее и подтянут.

Подъезжая к Лозанне, Дженифер думала о Марии. Интересно, как она сейчас? До чего же давно это было, будто целая жизнь прошла, а она помнит все до мельчайших подробностей.

Клиника была прекрасная. Дженифер поступила сюда под вымышленным именем, лишь некоторым доверенным людям было известно, кто она на самом деле.