Виктория Платова - Bye-bye, baby!..

Не сложилось, точно. Генау. Как и со всем остальным.

– …Ну ты вспомнил, друг! Галка-Соловей уже три года, как в Штатах. Нашла себе какого-то фермера, родила двойню и живет счастливо.

– Вот сука! – искренне возмутился Уж. – Продала родину за арахисовое масло! А Машка-Каланча?..

– Машка в Швеции.

– Тоже замуж вышла?

– Вроде того.

– А Верка-Герпес? – Уж понизил голос до трагического шепота. – И она сбежала? Как крыса с тонущего корабля…

– Сбежала, – подтвердил Сардик. – В Австрию. К тамошнему графу, вроде как потомку Габсбургов. Ее фамилию нынешнюю и после бутылки водки не выговоришь.

– Все бабы – предательницы! – Уж хлопнул кулаком по столу с такой силой, что из нетронутого Сардиком бокала пролилось пиво. – Ну а про Аньку-Амаретто я и спрашивать не буду. Эта, поди, вообще на луну улетела?

Анька-Амаретто была самой ослепительной из их общих натурщиц. Несмотря на хохлацкую фамилию Кириченко, она обладала жгучей итальянской внешностью и таким же темпераментом. Однажды она пырнула Мишеля ножом – за то, что он изменил ей с Веркой. Врача не вызывали, вот только Сардику пришлось просидеть рядом с постелью Ужа полночи, меняя бинты с перекисью. И угорая от чувства острой зависти – ни одна из женщин не пырнет его, Сардика, ножом в порыве любви.

И это – самая большая несправедливость на свете.

– …Анька здесь, – нехотя ответил Сардик. – Я ее видел месяц назад.

– Все такая же красивая? Или растащило в разные стороны? – По глазам приятеля Сардик понял, что именно хочет услышать Уж: что Анька обрюзгла и постарела и нажила десяток лишних килограммов. Тогда его собственная love story с коровой симментальской породы не будет выглядеть такой безнадежной.

Сейчас! Сейчас ты получишь кеглей в табло, бундесовый Уж!..

– С Анькой все в порядке. Она даже лучше стала.

И фигура обалденная. Мечта, а не фигура. Заснуть и не проснуться!

– Я всегда говорил, что ей нужно сниматься в порно. – Уж едва слышно заскрежетал зубами. – Телефончик не дашь? А то я в этой чертовой Германии… Эх… И погутарить там не с кем. А так хочется любви… так хочется тепла.

Телефон Аньки Сардик знал наизусть. Он всегда с лету запоминал все телефоны всех знакомых ему женщин. И всегда знал, что по ним ему – именно ему! – никто не ответит. А в лучшем случае он услышит сигнал «занято».

– Так дашь телефончик? – наседал Уж.

– Почему не дать? Дам, конечно.

Сардик пододвинул к себе фотографию с многофигурной композицией «Уж и бюргеры» и черкнул наискосок семь цифр. То же самое сделал и Уж – на другом снимке, с круглоглазой представительницей Zugtiere.

– А это что за номер? – спросил Сардик.

– Э-э… Услуга за услугу! Ты мне – Аньку, а я тебе – одного типа. Немец из Гамбурга. Последние полгода зависает здесь, ну и… Интересуется современными русскими художниками. Кое-что покупает. Платит прилично. Если понравишься – скупит все. Тебя ведь продажи интересуют?

– Кого же они не интересуют?..

– Вот и звякни ему. Вдруг выгорит.

– Звякну, – откликнулся Сардик, без всякого, впрочем, энтузиазма. – Как звать типа?

– Альбрехт, как Дюрера, ха-ха! Он и по-русски волочет, так что особенно напрягаться не придется… Ты сейчас один в мастерской?

– Нет. Пустил одного парня.

– Тоже художника?

– Он не художник. Работает в журнале…

Парень, работающий в журнале, – очередное Сардиково вранье. Ну, не совсем вранье – так, полуправда. Парень существовал, как существовал журнал, они даже были связаны; а сама правда заключалась в том, что Гаро (так звали парня) работал в офисе журнала уборщиком. Три месяца назад Гаро привел Женька, предыдущий компаньон Сардика, фотограф.

Женька жил в Сардиковой мастерской последние пару лет, потихоньку отвоевывая у хозяина жизненное пространство: метр за метром. Он появился с небольшой спортивной сумкой, в которой лежали несколько фотоаппаратов, несколько фильтров и сменные объективы. Затем пришел черед гигантских, обклеенных фольгой отражателей; затем косяком пошли прожектора и софиты. А в довершение всего неотразимый Женька попросил Сардика переехать из большой комнаты в тридцать пять метров в семнадцатиметровую: ему-де необходимо оборудовать фотостудию, а это требует размаха. Сардик перебрался в семнадцатиметровку на следующий же день, а еще через день таким же косяком, как софиты и прожектора, пошли девицы.

Модели.

Нимфетки, конфетки, кошечки, цыпочки и вамп.

Что тут поделаешь, Женька был модным фотографом. И чем-то напоминал Сардику Ужа – только без оспин и без проплешин.

Стелясь перед Женькой, посетительницы в упор не замечали Сардика и его картины. В лучшем случае они спрашивали: «А вы художник, да?», или «А это у вас не лягушка нарисована? Нет?.. Ой, а я думала, что лягушка», или «А почему у вас трава красная? Вы дальтоник?», или «Эта тканюшка ведь атлас? А вы не подарите мне масенький кусочек?»

Художник, терпеливо объяснял Сардик.

Это не лягушка, это Биби-Ханым, знаменитый архитектурный памятник, терпеливо объяснял Сардик.

Трава красная, потому что картина называется «Сямисэн с оборванными струнами в красной траве», терпеливо объяснял Сардик.

И еще более терпеливо (хотя и безуспешно) – что такое сямисэн.

Впрочем, ни одной из цыпочек он не отказал в «тканюшке», будь она атласной, шелковой или батистовой, отчего многолетний выстраданный запас драпировок резко сошел на нет.

По идее, Женьку давно пора было отлучить от мастерской – тем более, что последний год он вообще не выложил ни копейки и Сардик всю арендную плату тянул в одиночку. Это было накладно, учитывая счета за свет от прожекторов и софитов.

Но Сардик не роптал – ему нравился Женька. Так же, как когда-то нравился Уж, а позднее – тенор-саксофон Мчедлидзе, а позднее – соло-гитарист Иван Бабкин, а позднее – байкер Леопольдыч: все те, кто снимал у Сардика угол за последние несколько лет.

Ему нравились они сами, и их женщины, и то впечатление, которое они производят на женщин, и их привычка идти по жизни легко, поигрывая бицепсами харизмы. А однажды возникшее чувство острой зависти к самым неожиданным проявлениям чужой любви больше ничем себя не выдавало.

И вот три месяца назад Женька сообщил Сардику, что уезжает в Европу. На полгода как минимум – а если повезет, то и навсегда. Должно быть, Сардик сильно изменился в лице или отреагировал на известие чересчур эмоционально, – потому Женька и сказал:

– Не смуряй, Сардор-ака! Подгоню тебе нового жильца.

Женька называл его именно так – «Сардор-ака». Или даже мягче – «Сардор-акя». Ему казалось, что это уважительное восточное обращение льстит Сардику, заставляет вспомнить о солнечной и хлопковой, давно отколовшейся от метрополии родине. Напрасный труд: этнический узбек Сардик ни разу в жизни не выезжал за пределы России. Он родился в безводной Калмыкии, там же похоронил родителей, и уже потом, продав двухкомнатную квартиру в Элисте, купил комнату в Пскове. А от Пскова до Питера рукой подать. В Питере Сардик нашел то, что всегда искал, – Большую Воду. Вода (реки, каналы, и Залив, и находившееся за Заливом море) – она никуда не уйдет от Питера, никуда не денется. Здесь ее место. А следовательно, и его – Сардика – место.