Анна и Сергей Литвиновы - Черно-белый танец

Герой рассказа Анфисы Сергеевны в это время спал на кровати со связанными руками. Покряхтывал во сне, постанывал… «Что за напасть на наших русских женщин – в виде наших же мужиков… – подумал мельком Арсений. – Они их, засранцев, и водкой поят, и спать укладывают, сапоги с них снимают… А иные как эта, – и от милиции прячут… Что ж русские женщины до такой степени сами себя не любят? Почему они мазохистки такие?…»

– Потом на пенсию Илью проводили… – продолжала Анфиса Сергеевна. – Электробритву ему новую вручили, «Харьков»… Все культурно прошло, чинно… А дома он стал сидеть – и вовсе такое началось… Пьет целый день да радиоточку слушает. И не выходит никуда. И ко мне придирается. И дочку с зятем гоняет. Они аж не выдержали с ним жить, и пока ихний кооператив строился, ушли от нас. Квартиру стали снимать. Илья опять им на это денег дал. А потом… Потом как-то – в декабре того года, восемьдесят пятого, это было – вдруг объявляет: я, мать, завтра на рыбалку поеду. На Московское море поеду. Один… Я, дура, грешным делом порадовалась: выздоравливать стал мужик… Ну, взял он удочки, вещмешок – уехал. Сказал, что на два дня… А ночевать там у кого-то на квартире будет. Угол, мол, снимет… Но на второй день его нет. Я особо не волновалась: ну задержался мужик – клев, значит, хороший… Нет и на третий день… Тут я маленько нервничать начала… А на четвертый день – вдруг звонок. Он. Трезвый. «Это, – говорит, мол, – я… Из телефона-автомата звоню… Но ты, – говорит, – никому не сообщай, что я, мол, звонил. Говори, будто не вернулся с рыбалки. А сама давай приезжай на дачу в Богородское – сюда то есть. Я, говорит, здесь буду. Но ты про меня никому ни слова. А пикнешь, говорит, кому – убью. Изобью, мол, до смерти»… Ну, я схватилась – и сюда поехала…

Она тяжело, с присвистом, вздохнула. Арсений понимал: сейчас ее не нужно прерывать, задавать наводящие вопросы или поторапливать. Она и без того готова рассказать ему все. Ему, первому ее настоящему собеседнику за все эти годы.

– Приехала я сюда той зимой… – выдохнула жена шофера, жена убийцы. – Дом тихий стоит. Ставни закрыты. Печка не топится. А внутри – он. Пьяный. В чужой одежде. Я ему: что, мол, случилось? Ну, тут он мне и открылся. Все рассказал. И про Капитоновых, и про деньги… А потом и говорит: «Я, мол, теперь здесь жить буду. Втайне. Ты мне, говорит, сюда продукты привози. А всем говори, что я на рыбалке пропал. Утонул, наверно… А если, говорит, вдруг тело чье-то утопленное на Московском море найдут и тебя опознавать позовут – посмотришь и скажешь, что да, меня узнала. По одеже, мол, узнала. Он это, скажешь, Илья Валентинов…» Я ему: «Так ты что, еще один грех на себя взял?! Еще одну душу погубил?!» А он смеется. Так смеется, что мурашки по коже. «Этот, – говорит, – мужик, в чьей я одежде, не живая душа была, а бродяга, забулдыга, человек все равно конченый…»

Анфиса Сергеевна вздохнула, поникла головой.

– Значит, – констатировал Арсений, – он еще одного человека убил. Там, на Московском море… В свою одежду его нарядил и утопил в полынье…

Анфиса мелко и часто закивала головой, с робостью и страхом глядя на Арсения.

– И вы его потом, этого человека, как своего мужа опознали… – продолжил Сеня. – И похоронили под его, мужниным, именем… И ничего никому не сказали…

– Все так было, парень… – горестно вздохнула она. – Капитоновых этот ирод погубил. И бродягу этого безвестного. И… И тебя тоже в тюрьму вот отправил… Прости меня, мальчик…

На глазах у Анфисы Сергеевны выступили слезы.

– Я-то что… – ухмыльнулся Арсений. – Я-то живой…

– А он, считай, и не живой… – жалостливо вздохнула жена, кивнув на лежащее на кровати связанное бесчувственное тело убийцы. – И я тоже не живая все эти годы была…

– И он все время здесь, на даче, прожил? Так тихо прожил, что его никто не видел? И не заподозрил?

Анфиса снова мелко-мелко и часто закивала головой. По щекам ее струились слезы, которые она, казалось, не замечала.

– Чего ж он боялся-то? – спросил Арсений с оттенком презрения и злобы. Все-таки эта парочка, Валентиновы, Анфиса и Илья, была повинна в том, что он провел в тюрьмах и лагерях почти четыре года – те годы, что обещали стать самыми лучшими в его жизни. – Что его обвинят, боялся? Так ведь меня к той зиме уже посадили… Тюрьмы он боялся?

– Не только, – вздохнула женщина и покачала головой. – Ох, не только тюрьмы.

Настя в тысячный раз спрашивала себя: «Неужели я это сделала? Неужели ушла от него? Ушла не просто, не на время, чтоб попугать, а навсегда, безвозвратно?!»

Но разве у нее были иные варианты? После того, что наговорил ей Эжен, оставалось только уйти. Молча, как королеве. С высоко поднятой головой.

«Хороша королева. Без копейки в кармане».

Она выскочила из дому в чем была. С собой – только паспорт и монетки в кармане пальто. Николенька тоже был в домашнем: старых джинсах и вытянутом свитере. Только любимую «бибику» в карман курточки положил.

Мелочи Насте хватило на метро да на автобус. Хорошо, Николенька мороженого не просил. Мальчик вел себя тихо. Не плакал, вопросов не задавал. Только держал Настю за руку – крепко-крепко, как будто боялся потерять и ее.

Но ведь завтра он чего-нибудь у нее попросит! И мороженого, и новую машинку, и «баданку» («баранку»). И начнет спрашивать: «А когда мы пойдем домой?»

Что она ответит сыну – она не знала. Она сидела в Сениной съемной квартире – ключ он сразу сделал – и вспоминала.

Настя снова и снова прокручивала в голове отвратительный скандал. Припоминала каждую фразу Эжена – острую, словно нож Золингеновской стали. Каждую его ухмылку – масляную и мерзкую.

«Я жила с незнакомцем! Я, дура, думала, что знаю его, как облупленного. Да, вальяжный. Да, хамоватый. Но никогда я не предполагала, что он может быть садистом. Он ведь не просто ранил меня. Он радовался, что причиняет мне боль! Какое счастье, что в Николеньке нет его крови. И его характера!»

Настя вбежала в комнату, где в беспокойном сне забылся сынуля. На щечках – высохшие дорожки слез, губки обиженно выпячены… И брови – лохматые, как у взрослого. И подбородок – квадратненький, как у шерифов в американских фильмах. Как он все же похож на Сеньку!

На Сеньку… Да, на Сеньку… Но как он, этот самый Сенька, воспримет их неожиданное вторжение в его жизнь? Готов ли Арсений к тому, чтобы быть ему отцом? Готов ли к ответственности, к заботе о ребенке, к неизбежным денежным тратам?

Сеня, наверно, даже не знает, что детские брючки рвутся по паре в месяц. И что обуви растущему сынуле хватает только на полгода – а потом ботинки становятся малы. И бесконечные машинки Николенька постоянно требует. И конструкторы. И еще он любит «миноград» («виноград»), «малинку» и дыни – все с рынка.