Нора Робертс - Отныне и навсегда

— Мои туфли? — Конэл говорил с такой нежностью, что у Аллины на глазах выступили слезы, когда она опустила взгляд на свои босые ноги. — Наверное, я оставила их там. Очень глупо с моей стороны.

— Стало быть, ты ходила по росе босиком, прекрасная Аллина?

Слова комом встали у нее в горле. Аллина порывисто обняла Конэла, прижавшись лицом к его плечу; в ее душе бушевала буря.

— Аллина, — Конэл прижался губами к ее волосам и мысленно пожелал, для их общего блага, чтобы ему удалось разорвать ту последнюю цепь, которая все еще сковывала его сердце, — что мне с тобой делать?

«Люби меня! Просто люби меня, а со всем остальным я как-нибудь справлюсь.

— Я могу сделать тебя счастливым. Если бы ты только позволил мне, я могла бы сделать тебя счастливым.

— А ты? Нас здесь двое. Как ты можешь верить и принимать все то, о чем я тебе рассказал, как ты можешь хотеть изменить свою жизнь ради этого?! — Конэл отстранил ее и кончиком пальца коснулся амулета. — Аллина, как ты можешь так легко принять это?

— Могу, потому что он принадлежит мне, — она прерывисто выдохнула, затем вновь сделала вдох, и ее голос окреп. — До тех пор, пока он не будет принадлежать кому-то другому.

Чуть успокоившись, она взяла из шкафчика черпак и плеснула тесто на сковороду.

— Ты считаешь, что я наивна, легкомысленна и настолько нуждаюсь в опеке, что готова поверить во что угодно, если это принесет любовь?

— Я думаю, что у тебя мягкое сердце.

— И покладистое к тому же? — ее холодный взгляд и кивок стали для Конэла неожиданностью. — Может быть, ты и прав. Когда пытаешься изменить себя, чтобы люди, которых ты любишь, тоже полюбили тебя так, как ты хочешь, сердце поневоле станет покладистым. Я надеюсь покончить с этой привычкой. Но пока буду пытаться это сделать, я все же хочу иметь сердце, восприимчивое к чувствам других людей.

«Терпеливое сердце, — подумала Аллина, — но, Боже мой, лишь бы оно не оказалось трусливым!»

Она ловко перевернула блинчик.

— Что ожесточило твое сердце, Конэл?

— У тебя зоркий глаз, когда ты решаешь выпустить стрелу…

— Возможно, я просто слишком редко лезу в колчан! — но теперь все будет по-другому. Плавно и не спеша Аллина переложила блинчики на блюдо и налила на сковороду еще теста. — Почему ты никогда не говоришь о своей матери? «Попала в яблочко», — подумал Конэл, но промолчал, когда Аллина пригласила его к столу.

— Я имею право знать.

— И впрямь имеешь.

Аллина достала мед и корицу, разлила чай в чашки.

— Садись, твой завтрак остывает.

С легким смехом Конэл повиновался. Аллина была загадкой… и с чего это он вообразил, что уже разгадал ее? Он подождал, пока она выложила блины из сковородки, выключила огонь и присоединилась к нему.

— Моя мать родилась в ближнем поселке, — начал Конэл. — Ее отец был рыбаком, а мать умерла во время родов, когда мама была еще девочкой. Спасти новорожденного не удалось, так что она была самой младшей и единственной дочерью в семье, и, как она мне рассказывала, отец и братья ее баловали.

— У тебя в поселке есть дяди?

— Есть. Трое, и у них есть семьи. Хотя те, кто помоложе, переехал на большую землю или даже на материк. Мой отец был единственным ребенком в семье.

Аллина намазала медом свои блинчики и передала бутылочку Конэлу. У него есть родственники, и все же он настолько одинок.

— Значит, у тебя есть двоюродные братья и сестры?

— Да. Когда я был мальчиком, мы играли вместе. Именно от них я узнал, что мне суждено. Я думал, что это всего лишь сказка, вроде историй про русалок, домовых и эльфийские башни.

Конэл ел, потому что еда стояла на столе и потому, что Аллине пришлось потрудиться, чтобы ее приготовить.

— Матушка любила рисовать и делать наброски. Она учила меня правильно видеть мир. Как передать это с помощью карандаша и мела. Мой отец… он любил море. И думал, что я пойду по его стопам. Но когда мне исполнилось восемь лет, подарила мне глину. И я…

Конэл замолчал, поднял свои руки и пристально посмотрел на них. Они были так похожи на руки его отца. Большие, грубые, сильные. Но они не были созданы для того, чтобы забрасывать в море невод.

— Лепка, поиски того, что скрыто в комке глины… Я просто обязан был узнать это! И еще дерево, резьба, чтобы показать другим, что увидел в каком-то полене. Она понимала это чувство. Оно было ей знакомо.

— Твой отец был разочарован?

— Я думаю, скорее озадачен, — Конэл повел плечами и вновь взял в руки вилку. — Как мужчина может зарабатывать на жизнь, строгая деревяшки или обтесывая куски камня? Но моей матери это нравилось, поэтому он не возражал. Не возражал ради нее и еще — об этом я узнал позже — потому, что уже знал мою судьбу. Так что стану я рыбаком или скульптором, не имело, в конечном счете, никакого значения.

Конэл замолчал и вновь посмотрел на амулет, Аллина спрятала его под свитер и, чувствуя его тепло, ждала, когда любимый продолжит свой рассказ.

После моего рождения родители пытались еще обзавестись детьми. Дважды у моей матери был выкидыш; во второй раз он был довольно поздним и… повредил ее здоровью. Я был еще мальчишкой, но помню, как она подолгу оставалась в постели, какой бледной была, даже если ей удавалось встать. Мой отец смастерил для нее кресло, и она могла сидеть на свежем воздухе и смотреть на море. Мать так и не оправилась после выкидыша, но я не знал об этом.

— Ты был всего лишь ребенком, — когда Аллина коснулась его руки, Конэл опустил глаза и слегка улыбнулся.

— У тебя мягкое сердце, Аллина… — он сжал ее ладонь. — Все лето, когда мне исполнилось двенадцать, она болела. Весной отец трижды возил ее куда-то на пароме, и я оставался со своими двоюродными братьями и сестрами. Моя мать умирала, и никому не удавалось найти способ ее спасти. В глубине души я понимал это, но гнал плохие мысли прочь. Каждый раз, когда она возвращалась, я был уверен, что с ней все в порядке.

— Бедный мальчик! — прошептала Аллина.

— Этот мальчик был не так хорош, как ты думаешь. В то последнее лето она пошла к морю вместе со мной. Ей следовало бы оставаться в постели, но она не сделала этого. Она рассказала мне о танце камней, о звезде и моей роли в этой истории. Мать показала мне амулет, который сейчас висит у тебя на шее, хотя я часто видел его раньше. Она вложила амулет мне в руку, сжала мою ладонь своей, и я почувствовал, что он дышит… Это меня так разозлило! Я ничем не отличался от других ребят, с которыми был знаком, от своих двоюродных братьев и товарищей по играм. Почему она твердит мне это? Мать сказала, что я еще слишком молод, что нельзя передать мне ' амулет, но они с отцом все решили. Отец согласился на то, чтобы она отдала его мне, когда сочтет нужным. Она спешила передать амулет, прежде чем покинет нас.