Нора Робертс - Отныне и навсегда

— А ты этого не хотел.

— Боже, конечно, нет! Я хотел, чтобы она была с нами. Чтобы все оставалось как прежде, когда она была здорова, а я был обычным мальчиком, который носился по холмам. Я хотел, чтобы она снова пела на кухне, как делала это, когда была здорова.

Душа Аллины разрывалась от сострадания, но когда она потянулась к нему, Конэл остановил ее жестом:

— Я закричал на свою мать и убежал прочь. Она звала меня и пыталась догнать, но я был здоровым и сильным, а она — нет. И даже когда услышал, что она плачет, не возвратился обратно. Я побежал и спрятался в сарае, где мой дядя хранил свою лодку. Отец отыскал меня только на следующее утро.

Он не отстегал меня ремнем, как можно было бы ожидать, и не поволок меня домой за ухо, как я того заслуживал. Он просто сел рядом и сказал, что этой ночью моя мать умерла.

Когда Конэл встретился взглядом с Аллиной, его глаза были необычайно яркими. Она удивилась тому, что пылавший в них огонь не в силах высушить слезы, которые застилали ее собственные глаза.

— Я любил свою мать. Но последними моими словами, обращенными к ней, были горькие упреки обиженного ребенка.

— Ты считаешь… О, Конэл, неужели ты и впрямь веришь, что в свои последние минуты она вспоминала эти твои слова?

— Я бросил ее одну.

— И ты по-прежнему винишь в этом испуганного и ошеломленного двенадцатилетнего мальчика? Тебе должно быть стыдно за то, что ты не испытываешь никакого сострадания!

Ее слова задели Конэла. Он встал, как и Аллина.

— Много лет спустя, когда я уже был взрослым мужчиной, я точно так же поступил со своим отцом.

— Это неправда, тебе просто хочется убедить себя в этом! — Аллина поспешно собирала со стола тарелки и складывала их в раковину. Ему было нужно вовсе не сочувствие, поняла она, а горькая и ничем не приукрашенная правда. — Ты сам сказал мне, что не знал о том, что твой отец был болен. Он не говорил тебе об этом.

Она нагрела воду, добавила в нее моющее средство и хмуро смотрела на поднимающуюся пену. — Ты проклинаешь саму мысль о том, что в твоих жилах течет эльфийская кровь, как ты ее называешь, но тебе, черт побери, весьма приятна мысль о том, чтобы сыграть роль вершителя судеб!

Если бы Аллина швырнула сковородку ему в голову, Конэл был бы меньше потрясен.

— Тебе легко говорить, ведь завтра ты можешь спокойно убраться прочь от всего этого.

— Верно, могу! — она закрыла кран и повернулась к нему. — Я, в конце концов, могу сделать то, что хочу. Я могу поблагодарить тебя, ведь ты помог мне увидеть, что я позволяла делать с собой, ты показал мне, что я обладаю чем-то ценным для других. Но я хочу отдать то сокровище, которое заключено во мне. Я хочу иметь дом и семью, хочу жить для того, кто будет ценить, понимать и любить меня. И на меньшее я не соглашусь! А вот ты готов согласиться. Ты по-прежнему прячешься в лодочном сарае, только теперь ты называешь его своей студией!

Злые и полные ненависти слова вертелись у Конэла на языке. Но как настоящий мужчина он предпочел яростному крику ледяной тон:

— Я рассказал тебе то, что ты хотела узнать. Я понимаю, чего ты хочешь, а вот ты не понимаешь, что нужно мне!

Он вышел, захлопнув за собой дверь.

— Ты ошибаешься, — сказала Аллина спокойно, — я понимаю.

Все утро Аллина находила себе одно занятие за другим. Если ей и впрямь придется уехать отсюда завтра, то она намерена оставить о себе хорошую память. Она не даст Конэлу позабыть о ней.

Аллина развесила заштопанные занавески и с удовольствием любовалась тем, как солнце просвечивает сквозь них, образуя узоры на полу. В комнате, где стояла стиральная машина, она нашла инструменты, кисти и все, что ей было нужно. Демонстративно вынесла все это во двор. Она собиралась ободрать и покрасить эти чертовы ставни.

Работа успокоила ее, но ее покладистое, как она говорила, сердце, ныло. То и дело она смотрела в сторону студии. Она знала, что Конэл находится там. Где еще ему быть? Какая-то частица ее души хотела сдаться, пойти к нему. Но Аллина понимала, что нужно Конэлу.

Ему нужно было время.

— А времени почти не осталось, — прошептала она. Отступив назад, Аллина осматривала результаты своих усилий. Ставни блестели свежей синей краской, а за окнами ветер трепал вышитые занавески.

Теперь, когда она все сделала и больше нечем было заняться, Аллине показалось, что она вот-вот упадет от усталости. Утомленная, Аллина медленно зашла в дом. Она приляжет и поспит, чтобы восполнить силы. Всего час, сказала она себе и, растянувшись на кровати, быстро погрузилась в глубокий сон.

Конэл отошел от своей работы. Его руки были перепачканы глиной, а взгляд предельно сосредоточен.

«Аллина, королева фей». Высокая и стройная, она стояла, лукаво склонив голову, прищурив глаза; в изгибе ее губ читалась тайна. Ее нельзя было назвать красавицей, но она и должна была быть такой. Разве смог бы хоть один мужчина отвернуться от нее?

А сам он мог бы отвернуться?

Ее крылья были расправлены, словно она готова была взлететь в любой момент. Или же сложить свои крылья и остаться, если ее об этом попросят.

Он не станет просить ее об этом. Не сейчас, когда она связана неведомыми, неподвластными им обоим чарами.

Боже, как она его взбесила! Конэл направился к раковине и принялся отмывать свои руки. Дразня, ехидничая над ним, сообщая ему, что он чувствует и что думает. У него своя голова на плечах, и он уже принял решение. Он всего лишь рассказал ей правду, правду обо всем, с самого начала.

Ему нужны были лишь тишина, покой и его работа. И его гордость, подумал он, отряхивая воду с пальцев. Гордость, которая не позволяла ему признать, что его путь уже предопределен. Неужели в конце концов ему останется согласиться с этим?

Впереди у него пустота, невероятно глубокая пропасть. Неужели таким будет его выбор? Все или ничего, покориться судьбе или остаться в одиночестве?

Непослушными руками он снял влажное полотенце и взглянул на глиняную фигуру:

— Ты уже знаешь, верно? Ты с самого начала знала…

Он отбросил полотенце и двинулся к двери. Становилось все темнее; свет тускнел на глазах. Надвигался шторм, черные тучи соединялись с темным морем.

Он обернулся к дому и замер на месте. «Аллина покрасила ставни», — это было все, о чем он мог подумать. Вывешенные ею занавески шумно колыхались на ветру, который набирал силу. Аллина поставила у двери корзину и заполнила ее цветами.

Разве можно было устоять перед такой женщиной?!

Разве могло это быть ловушкой, если она оставила все, даже свою душу, незапертой и без охраны?

Все или ничего? А зачем ему жить без ничего? Конэл поспешил к дому и в трех шагах от двери обнаружил, что путь закрыт невидимой преградой.

— Нет! — в его голосе звучали протест и страх, когда он безуспешно пытался пробиться сквозь препятствие. — Чтоб тебя черти взяли! Теперь ты не пускаешь меня к ней?!