Олег Рой - Три цвета любви

Вот и мамулин эгоцентризм Лелю обычно успокаивал. Как успокаивает почему-то вечно скрипящая половица. Третья от двери. Как в первой их с Ленькой квартире. Половицу надо было перешагивать: скрипела она пронзительно, и с таким трудом убаюканные наконец-то близнецы дружно выдавали рыдательный дуэт. Леля помнила об этой «поющей» половице постоянно. И все же иногда наступала на нее специально. Когда казалось, что весь мир вокруг начинает шататься, плывет, колеблется — и ухватиться в этой зыбкости не за что! И тут — вз-з-з! В протяжном неприятном — предсказуемом, черт побери! — скрипе было, как ни странно, что-то удивительно умиротворяющее. Все в порядке. Половица скрипит, дети автоматически подхватывают, мир стабилен.

В этом доме ничего и никогда уже не скрипело. Но мамулины занудные нравоучения были ничуть не хуже той самой половицы.

Вот только прямо сейчас все это казалось почти невыносимым.

Господи, когда она уже уйдет?! Может, Дим догадается и выпроводит ее… поаккуратнее? Дим всегда догадывался.

Но помогла неожиданно Мика. Подхватила Лелю под локоток, повела к двери, отодвинула заступившую было путь мамулю, бросив холодно:

— Извините, Екатерина Александровна, Леле нужно собраться. Что бы вы ни думали, а к следователям лучше ходить, когда назначено.

— Да что ты себе позво… — вскинулась та, но Лели с Микой уже рядом не было. Метры, отделявшие дверь гостиной от гардеробной, они одолели в доли секунды.

— Сама оденешься или помочь? — деловито поинтересовалась Мика.

— Да сама, конечно, только… в чем вообще к следователю прилично идти?

— Ну… смотря какой следователь. У тебя вроде баба, так что ничего провоцирующего, костюмчик… нет, черный — это чересчур, вот, серенький, в самый раз будет. И блузочку поскромнее, без декольтов и тому подобного.

Она так и сказала — декольтов! Мастер слова, главред не самого маленького журнала! Леля едва не рассмеялась. Но вовремя вспомнила, что смеяться ей теперь нельзя. Теперь ей ничего нельзя. Никаких курточек цвета топленого молока, никаких пестрых шарфов, узких джинсов и разноцветных кроссовок. Строгое пальто — тоже темно-серое, аккуратные сапожки на ненавистном среднем каблуке. Единственное хоть немного радостное пятно — аккуратно заправленный под пальто (никаких развевающихся хвостов!) белый шелковый шарф. Хотя в некоторых странах как раз белый — цвет траура. А черно-белые одеяния монашек и вовсе не о веселье напоминают.

Дим, взглянув на Лелю, кивнул одобрительно.

— Не бойся. Меня с тобой не пустят, конечно, но Игорь Анатольевич поприсутствует. — Он кивнул на худощавого типа, который на протяжении всей перепалки с мамулей маячил за Димовым плечом. — Вряд ли тебе так уж необходим адвокат, но кто знает, что там за следовательша. Я поспрашивал, по отзывам вроде приличная и не дура, но мало ли.

Адвокат, значит? Игорь Анатольевич, как мило. Практически ослик Иа. И похож на него, кстати: вытянутая физиономия (некоторые вежливо именуют ее английской, но лошадиная — она и есть лошадиная), печальные, словно влажные глаза, безрадостно-серый костюмчик, черное пальто, кашне цвета городского голубя. Безотрадное зрелище. Но отчасти и успокаивающее почему-то.

У самых ступеней крыльца, перекрывая дорогу к Димовой красной спортивной «Мазде», стояла массивная, похожая на медведя гризли черная машина. Судя по эмблеме на радиаторе — «Порше». В автомобилях Леля не разбиралась вовсе, разве что джип от седана отличала. Зато эмблемы ей очень нравились и запоминались как бы сами собой.

Из недр «Порше» выбрался тощий тип, здорово смахивающий на Кащея Бессмертного: серая лысая голова, дорогое кашемировое пальто, двигающееся словно бы отдельно от костлявого (даже сквозь ткань заметно) тела. Тип показался Леле смутно знакомым, но это ничего не значило: может, и в самом деле их представляли друг другу на одном из многочисленных деловых мероприятий — из тех, куда полагалось приходить с женами, а может, так, почудилось. В последние дни с ней часто такое случалось.

Кащей окинул их с Димом быстрым взглядом.

— Вы… уезжаете? — в голосе, сухом и одновременно тягучем, не было удивления, скорее недоумение, чуть приправленное укоризной.

Прямо предел проницательности, сердито подумала Леля. Нет, мы не уезжаем, мы вышли на крылечко, чтобы разбить здесь палатку и торговать сувенирами. И вообще, что это за черт из табакерки?

— Вадим Леонтьевич, — продолжал «черт» все тем же сухим, тягучим голосом, — если мы поедем вместе, вашу машину может мой шофер повести. Чтоб вам после о такси не беспокоиться.

Кто такой Вадим Леонтьевич? — удивилась Леля. И только секунду спустя поняла: это же Дим! А неприятный скелетоподобный тип, кажется, у Леньки какими-то финансовыми вопросами заведует.

Дим меж тем о чем-то негромко с «чертом из табакерки» поговорил и повернулся к Леле.

— Садись назад. — Он махнул на «Мазду». — Действительно неловко получилось. А поговорить нужно. Хотя… — Он оглянулся на забор, за которым торчали микроавтобус со значком одного из телеканалов и еще парочка машин, возле которых курили несколько персонажей, явно имеющих отношение к СМИ. У двоих болтались на боку профессиональные фотокофры, прислонившаяся к забору девица что-то говорила типу с видеокамерой, корреспондентша, должно быть. — Если эта публика за нами увяжется, еще и возле следственного комитета примутся своими микрофонами и камерами тыкать… Не Шухова же вызывать. Да и что он сделает? На улице-то они в своем праве: где хотят паркуются, за кем хотят едут.

— Может быть, Александра Игоревна окажет мне честь… — осторожно предложил Игорь Анатольевич.

— А это мысль, — кивнул Дим. — Лель, тогда я в следственный, как освобожусь, подъеду, меня там тоже видеть желают. А ты сейчас с Игорем Анатольевичем поедешь, хорошо? — Она кивнула. — И машины удачно стоят… Значит, делаем так…

Через минуту Леля, только что нарочито медленно усаживавшаяся в красную «Мазду», оказалась в припаркованном рядом автомобиле господина адво- ката.

В салоне пахло мужской туалетной водой и дорогой кожей.

Кто это сказал, подумалось вдруг Леле: «Деньги не приносят счастья, но плакать удобнее в «Мерседесе», чем в автобусе?» Плакать, впрочем, не хотелось. Точнее (правильно она Мике сказала), не моглось. Хотелось же по чему-нибудь стукнуть. А лучше — по кому-нибудь! Она покосилась на адвоката, не отрывавшего глаз от дороги. Профиль у него тоже оказался довольно унылый. Или, может, печальный? Иа, как есть Иа, грех такого обижать. Зато… если возле следственного комитета будут торчать журналисты, она им… а что она им?! Камеры разобьет? Смешно. Она им что-нибудь скажет! Да так, что полетят клочки по закоулочкам! Ну да, включился вдруг голос здравого смысла, господам журналистам только того и надо — скандала. И желательно погромче. Давай устраивай истерику! Вот им радость-то будет.