Олег Рой - Три цвета любви

Изливать душу близким постепенно стало как будто… неловко. Нет, все проявляли чудеса отзывчивости, но они ее — утешали! Утешали! Уговаривали, что жизнь продолжается, что нельзя бесконечно пережевывать одни и те же мысли, нельзя зацикливаться на своем горе, нельзя загонять себя в черную дыру, надо чем-то заняться, на что-то отвлечься, переключиться. Вернуться к жизни, в общем.

Неужели они ничего не понимают? Не понимают того, что Леля просто не представляет, как дальше жить. Нет, не то. Не как дальше жить, а откуда вообще эта самая жизнь возьмется? Кто будет жить? Она, Леля? Но никакой «ее» никогда не существовало, всегда были «мы». И эти «мы» вдруг кончились. И жизнь тоже. Очень просто.

Просто-то просто, но ведь не объяснишь. И что тогда толку разговаривать?

Вот, к примеру, позвонит Леля сейчас кому-нибудь, станет рассказывать о визите к Наташе. Нет, посмеяться не посмеются — потому что тактичные и не захотят ее обидеть, — но разве поймут? Вряд ли.

Зато интернет — он все примет. Даже если кто-то заявит, что гадалки — это глупость и мракобесие, кто-нибудь другой непременно возразит: «Есть многое на свете, друг Горацио». Да, надо написать о сегодняшних событиях. Глядишь, и полегчает, как нередко происходит, когда изольешь душу случайному попутчику в поезде.

Она начала укладывать события дня в слова, фразы, абзацы. Впрочем, до последних не дошло. Даже фразы не выстраивались! Господи, никогда, никогда у нее не было проблем с изложением собственных мыслей и чувств, а сейчас многочисленные «я», «мне», «меня» царапали, скручивались колючей проволокой, мешая писать.

В конце концов Леля стерла все свои беспомощные попытки и начала заново: «Гадалку звали Наташей…» Получилось что-то вроде небольшой новеллы, не от первого лица, а от третьего — словно историю рассказывает некий сторонний наблюдатель. И «героиня», та, что отправилась к гадалке, оказалась будто в тени. Туманная Наташина фраза: «Вокруг него очень много воды», так смутившая Лелю, легла в текст удивительно органично, сделав его пугающе достоверным — живым! Леля даже засомневалась: публиковать ли? Очень уж показалось очевидным, что история — реальная. То есть — личная, а именно от этого Мика ее и предостерегала. Но, с другой стороны, всегда можно отговориться богатым воображением: ах, ну что вы, я все сочинила. Как в жизни получилось? Вы мне льстите, спасибо за комплимент.

Комментариев оказалось не столько, сколько бывало под рецептами, но все же — немало. Вот только все в духе «аффтар, пеши есчо» (ну или наоборот: «аффтар, выпей йаду»). А она-то боялась, что кто-нибудь догадается, кто скрывается под образом главной героини, у которой пропал муж и которая не знает, как дальше жить.

Никто не догадался. И это оказалось куда хуже.

Они не поняли! Никто не понял!

Никто! Им всем… наплевать!

Наплевать, что Леля чувствует, о чем думает, что ее терзает, на что она надеется. Этому миру нет до нее дела. Кто она? Никто. Пылинка, которую даже ветер проигнорирует — слишком мелка.

Леля потянула на себя сложенный в ногах плед. В квартире было тепло, но ее вдруг пробрал холод. Словно она стояла в тоненькой своей маечке на пронизывающе колючем ледяном ветру… Ах да, она же пылинка, которую даже ветер не замечает, дует так, что где-то внутри, чуть ниже ключиц, что-то свистит. И почему-то очень больно от этого пронзительного свиста. Хотя разве пылинке может быть больно?

Пылинка. Кому нужна пылинка? Она, Леля, кому нужна? Вот прямо сейчас — есть ли хоть кто-то, кто о ней помнит, думает?

Адвокат Игорь Анатольевич, с его длинной «английской» физиономией, смахивающий на ослика Иа из мультика про Винни-Пуха? Смешно. Финансовый поверенный, похожий на скелет? Еще смешнее. Для него Леля — просто набор символов в документах, некая абстрактная сущность, имеющая некоторое отношение к компании, делами которой он занимается. И занимается не с ней, а с Димом.

Да и сам Дим вряд ли о ней помнит. Может, когда-то он и впрямь «положил на нее глаз», а скорее всего, она это выдумала — нравилось ей так думать. Просто Ленька и Дим — старые друзья, вот он и нянчится с ней. Потому что Леля ему «в наследство» осталась. Так он понимает дружбу. Дим — ужасно благородный.

Только Леле-то совсем не надо, чтоб с ней возились «из благородства», это, знаете ли, не греет. Ей надо, чтобы «возились» ради нее самой! Потому что она сама, ее душа, ее чувства — и даже желудок, который в последнее время стал беспокоить (оно и понятно: может, и не все болезни от нервов, но гастриты и язвы уж точно), — для кого-то важны! Не из вежливости какой-нибудь дурацкой, а потому что Леля — это Леля.

Платон? Ульяна? Да ладно!

Леля сомнамбулически прошлась по квартире, зачем-то открыла дверь в комнату Платона, минуты две постояла на пороге, глядя на неразобранный диван, — как будто от ее пристального взгляда Платон мог появиться.

Побыв дома три дня, сын улетел в свой Оксфорд-Кембридж-как-его-там-не-помню. Учебный год, тесты, контрольные, бог весть что еще. Леля его не останавливала — зачем? Да, можно пообщаться с сыном в скайпе или по телефону, но… чем он мог бы помочь?

Да и не по-людски как-то — кидаться за поддержкой к собственному ребенку. Это дело родителей — быть опорой, а не наоборот. Да, ее дети уже вполне взрослые, самостоятельные даже, но все равно. К тому же Леля с Платоном (да и с Ульяной тоже, если честно) никогда не были особенно близки. Любить друг друга, конечно, любили. Но это совсем не то.

Двадцать лет назад, когда подошел срок родов, она боялась невероятно. Дышала размеренно, повторяла глупые формулы аутотренинга — ничего не помогало. Ленька как-то добился, чтобы его пустили «в процесс». Сейчас-то сплошь и рядом мужья на родах присутствуют, а тогда такое было еще в новинку. Поэтому Ленька, поглядев в ее полумертвые от ужаса глаза, дал кому-то денег (хотя денег у них тогда водилось не так чтоб много), а может, просто поговорил (это он всегда умел, уговаривать) — и его пустили. Он сказал ей только: «Мы справимся», — и больше — ни слова. Сидел рядом и, похоже, думал о чем-то своем. Но — держал ее за руку. И этого оказалось достаточно! От его простого прикосновения заслоняющий весь мир, затуманивающий мозг страх — отступил! Рассеялся! Так, клочки по углам остались, пустяки!

Вот если бы сейчас кто-то ее «за руку подержал»! Так хочется просто поговорить с кем-то. Или помолчать. Ладно, пусть не понимают. Но хоть тень сопереживания услышать — в живом человеческом голосе, в живом дыхании рядом.

Диму, может, все-таки позвонить? Он, наверное, даже приедет. Чаю нальет и за руку подержит. Но это будет совсем уж неловко. Он и так все время с Лелей нянчится.

Нет. Не надо ему звонить. Никому не надо.