Олег Рой - Три цвета любви

— Вы ушиблись? Дайте руку, — предложил голос. — Как же вы так? Жером, конечно, безобидный, но вы так бросились… собаки этого не любят.

Леля подняла голову. Обладательницей «ангельского» голоса оказалась девушка. Хоть и одетая «унисекс»: мешковатые джинсы, толстовка с натянутым на голову капюшоном, видавшие виды кроссовки. Даже, пожалуй, девочка. Лет пятнадцати, не больше. Пухленькая, в толстенных очках, из-за которых щекастое лицо казалось совсем лягушачьим. Да еще длинный-предлинный рот…

Уцепившись за протянутую руку, Леля кое-как поднялась.

— Спасибо. И… простите. Я… мне показалось.

— Ничего, бывает, — улыбнулась хозяйка собаки, свистнула тихонько — и пошла. Свернула за угол, пес резво трусил за ней.

Через минуту перед подъездом никого не было. И коленка… вроде бы не болит. И на джинсах ни пятнышка. Крылечко, правда, чистенькое, но не до такой же степени. Неужели померещилось? Леля ущипнула себя за руку — больно. Значит, не сон. Ну или она до такой степени гадалку заслушалась, что теперь спит наяву. Джой… Джоинька, маленький мой… Леля снова шмыгнула носом…

И почти зло скомандовала самой себе: ну-ка проснись! Джой, видите ли! Какой тебе, дура, Джой! Ты сама его похоронила! Дим помог, конечно, все выяснил, нашел, организовал — оказалось, в Питере есть специальные места, где можно предать земле своих любимцев (ужасно глупо звучит). Не кремировать, получив изящную урну с прахом, а именно похоронить. Сжигать Джоя показалось почти кощунством. Сперва в ледяную воду, а потом — в огонь? Ради этого ты его когда-то спасала?

И ты же помнишь, как сама — сама! отказавшись от помощи! — ковыряла лопатой все еще мерзлую землю, как опускала в могилу (уже с помощью Дима, все-таки Джой был тяжеленный) серый сверток. А до этого сама расчесывала свалявшиеся от ледяной воды шерстяные сосульки, гладила, глотая слезы, распушившуюся (но все равно мертвую!) шкуру, сама укладывала — поудобнее, будто для него это еще имело какое-то значение! — здоровенную лобастую башку. И пыталась заглянуть в тусклые, словно пластмассовые, почему-то распахнутые, безнадежно мертвые глаза — пока Дим не отодвинул тебя. И провел теплой своей громадной ладонью по бело-рыжей морде сверху вниз, смыкая лохматые веки.

И ты сама заворачивала то, чем стал Джой (нет, то, что он оставил за ненадобностью, уходя на радугу, как уходят все наши бессловесные, верные друзья), в свежайшую льняную простыню. А потом еще в пестрый лохматый коврик, на котором Джой так любил валяться, — теплый, уютный, чтобы не холодно ему было там, под землей, и так намерзся в ледяной воде… И бросала туда, на серую изнанку коврика, колючие глинистые комья.

Какой тебе, дуре, Джой?!

— Ничего не получится! — произнес над самым ухом раздраженный баритон. И добавил чуть тише: — Даже и не выдумывай.

Леля вздрогнула. Обогнавший ее мужчина, прижимая к уху телефон, шагал размашисто, полы короткого серого пальто развевались. Он немного походил на Леньку: рост, комплекция, стремительная, словно атакующая походка. И пальто у Леньки такое было. Только он никогда не говорил раздраженным тоном.

Ничего не получится!

Из такси она вышла пораньше. Насчет «погулять» Мика была права. На ходу тягостная, грызущая подключичную ямку боль вроде бы утихала, задремывала, убаюканная мерным ритмом шагов.

Но сейчас, после визита к гадалке, средство будто перестало действовать. Боль не желала засыпать, накатывала волнами: шаг — волна, шаг — волна… Казалось, в подключичной ямке поворачивается невидимый винт: туже, еще туже… вот сейчас болезненно натянутая струна лопнет — и душа, освобожденная, взмоет в легкую звенящую высоту… Но винт все поворачивался, струна все натягивалась… Не-вы-но-си-мо! Господи, да сколько ж можно! Ничего не получится, даже и не выдумывай.

У ворот хищно блестел черным лаком «Порше». Угрожающий вид несколько смягчал болтающийся за ветровым стеклом веселенький тряпичный мухоморчик. Надо же, подумала Леля, бандиты, а тоже любят всякие такие смешные бессмысленности, прямо как обычные люди. Как она сама. В прошлый раз она, правда, никаких мухоморчиков не заметила, но тогда она и осьминога в салоне не увидела бы. И сколько в Питере черных «Порше»? Вряд ли много. И не Владлен же Осипович к ней явился, зачем бы ему.

Значит, наверняка это те же бандиты! И сейчас… что будет сейчас, представлялось плохо. Ясно только — что-то нехорошее. Ужасное.

Но она и в самом деле — обрадовалась. Потому что раз бандиты — значит, потом они ее убьют. И все кончится. Хорошо бы, если бы ее убили быстро. Из пистолета какого-нибудь. Маленькая аккуратная дырочка в виске. И все дурные мысли, вся навалившаяся тяжесть, натянутые до невыносимости струны — все-все кончится.

Как хорошо, что она от охраны отказалась!

Только, наверное, быстро не получится. Нет смысла ее просто так убивать, убивают, рассчитывая что-то в итоге получить, правильно? Значит, станут требовать, терзать, мучить. Мучений Леля боялась. Но если помнить, что потом настанет смерть (ясно же, бандитам придется ее убить, чтобы она ничего никому не рассказала, свидетелей всегда убирают, разве нет?) — тогда… тогда можно и потерпеть. Сейчас-то вот это все — невыносимое! — оно-то без малейшей надежды на окончание.

Она прибавила шаг, заторопилась — скорей бы! Надо будет просто потерпеть… просто потерпеть… потерпеть…

Точно в тот момент, когда Леля поравнялась с «Порше», задняя дверца распахнулась.

Леля замерла на месте, стиснув зубы, — вот, сейчас…

— Чего столбом застыла? — высокий, карамельно-тягучий голос заставил ее вздрогнуть.

Выпорхнувшая из недр автомобиля девица — очень хорошенькая, не хуже куклы Барби — скривила недовольную гримаску. Длиннющие, обтянутые белыми джинсами ноги нетерпеливо переступили на высоченных шпильках, по золотистой, длинной, до пояса, гриве пробежала волна.

Леля ничего не понимала.

— Эй, девушка, с вами все в порядке? — недовольная гримаска сменилась встревоженностью, карамельный голос из кукольного стал вполне человеческим. — Вам плохо? — Длинные пальчики с безукоризненным маникюром коснулись Лелиного локтя.

— Катюх, проблемы? — донеслось из приоткрывшейся водительской двери. Девушка неопределенно махнула в ту сторону рукой — погоди, мол.

Леля отступила в сторону, коснулась ограды:

— Нет-нет, ничего. Я… голова закружилась.

— Может, вас подвезти? — участливо спросила девица.

Интересно, подумалось вдруг Леле, проявила бы она такую же заботливость, если бы на этом месте была… к примеру, та жуткая старуха? Сейчас-то прозрачно-голубые глаза наверняка с точностью до цента оценили весь Лелин «прикид». Ну да, все схваченное с вешалок впопыхах, почти не глядя — но тряпки-то на вешалках не с вьетнамского рынка и не с фабрики «Большевичка». Впрочем, осадила она себя, может, и подобным особам не чуждо сострадание.