Мэри Стюарт - Грозные чары

– О, я вам верю. Отрывки из «Бури»?

– Он и вам их крутил?

Я засмеялась.

– Нет, декламировал, когда мы с мистером Гейлом поднялись к дому. Собственно говоря, мне страшно понравилось. Он чудесно читает, джин там или не джин.

– Что ж, он много тренировался.

Он произнес эти жестокие слова легко и спокойно, но, кажется мне, именно в этот момент я начала ненавидеть Годфри Мэннинга. Я вспомнила лицо Макса, усталое и напряженное; сэра Джулиана, мямлящего и запинающегося, цепляющегося за бог весть какую соломинку самообладания; двух юношей, приткнувшихся друг к другу на самодельной кровати; благодарную униженность Марии. Вплоть до этой минуты мне довольно было лишь мысли, что я помогаю Максу, – откровенный самообман, и я не позволяла себе даже задумываться, чем он закончится. Но теперь задумалась, да еще с какой радостью. Если Годфри Мэннинг окажется убийцей, то, скорее всего, будет наказан. И я собиралась помочь этому всем, чем только смогу. Во мне зародилось что-то новое, твердое и холодное. Я села в седло и намеревалась скакать до победного конца.

Почувствовав на себе взгляд Мэннинга, я поспешила принять соответствующее выражение лица.

– А что все-таки случилось, когда вы пришли в Кастелло? – снова поинтересовался он. – Что он им сказал, Максу и этому красавчику?

– Пока я там была, ничего. Нет, честно, Годфри! – Мне было приятно слышать, до чего искренне звучит мой голос. – Они догадались, что с ним были вы, только потому, что в камине оказался окурок «Собрания».

Годфри разразился хохотом.

– Дипломированные детективы! Ну и восхитительную ночку вы провели! Они при вас ничем таким не обмолвились – в смысле, про Спиро?

– Ни слова.

– А про Янни Зоуласа?

Я обратила на него расширенные, удивленные глаза.

– Янни... а-а, тот утонувший рыбак. Нет, а с какой бы стати?

– Так, просто подумалось. Чистое любопытство.

Я промолчала. Между нами повисла тишина. Мы чего-то добились... Очевидно, Мэннинг все еще пребывал в неуверенности, действительно ли полиция вынесла по делам Спиро и Янни вердикт «несчастный случай». И я отчетливо видела, что ему смертельно хотелось это узнать. А поскольку он был не из тех, кто склонен переживать по поводу пролитого молока, то сам собой напрашивался вывод, что ему еще только предстояло сделать то, что так его занимало, а для этого требовалась свобода действий и отсутствие наблюдателей. Попытки выведать что-то сперва у сэра Джулиана и теперь у меня выказывали, что Годфри даже не подозревает о слежке за собой, а просто отчаянно нуждается в зеленом свете, да поскорей.

Что ж, злорадно подумала я, облокачиваясь на спинку, пусть попотеет еще немного. От меня он зеленого света не получит.

Дорога, петляя крутыми зигзагами, начала подниматься по холму, одетому рощами олив, виноградниками и полями, где качались зеленые колосья.

– А вы видели, – внезапно спросил Мэннинг, – как он возвращался к телу после нашего ухода?

– Что? Кого я видела?

– Гейла, разумеется.

– А, да... простите, загляделась в окно. Да, видела. А что?

– Не задумывались, зачем он это сделал?

– Не могу сказать. Вроде не задумывалась. Наверное, просто хотел взглянуть еще раз. – Я легонько вздрогнула. – Лучше он, чем я. А вы думаете, он обнаружил что-то, что проглядели мы?

Мэннинг пожал плечами.

– Вам ничего на этот счет не говорили?

– Абсолютно ничего. Да и потом, я ведь практически не знаю Гейлов, они рассказывают мне не больше, чем вам. А вы начинаете думать, будто в смерти Янни кроется нечто большее, чем может показаться на первый взгляд?

– Да нет. Скажем, во мне говорит любопытство и чисто человеческая досада, что у меня все выхватили из рук. Ведь этот человек утонул буквально у моего порога, а Спиро так вообще упал с моей яхты, вот я и думаю, что могли бы держать меня в курсе. Только и всего.

– Ну, – сказала я, – если бы выяснилось что-то насчет Спиро, Мария наверняка знала бы и сразу сообщила бы нам с сестрой. Если что-то выяснится, непременно дам вам знать. Представляю, как вы, наверное, переживаете.

– Еще бы. Ну вот и приехали. Проверим, впустят ли нас за одну драхму?

Меж обветшалых колонн ржавели распахнутые ворота. Над стенами нависали огромные, уже по-летнему отяжелевшие деревья. Заспанный привратник содрал с нас около двадцати драхм и кивнул, чтобы мы проходили.

Дом располагался совсем близко к воротам, средь гущи деревьев. Двери в нем тоже были открыты. Я смутно ожидала увидеть что-то вроде музея, заботливо хранимую реликвию прошлого, но это оказался просто-напросто пустой дом, летняя резиденция, из которой выехали хозяева, оставив двери и окна незапертыми, так что в заброшенные комнаты год за годом набивались сухие листья и насекомые, доски пола прогнили, роспись поблекла, металл заржавел... Это был заброшенный дом, стоявший средь заброшенных садов и террас, а за пределами сада теснились кусты и деревья одичалого парка.

Теперь я мало что могу вспомнить о моей экскурсии по Ахиллеону. Не сомневаюсь, что из Годфри получился отличный гид – по-моему, он всю дорогу занимал меня крайне милыми и содержательными замечаниями. Я же, надо полагать, отвечала тоже вполне уместно, но на самом деле была поглощена лишь одним – столь внезапно возникшей ненавистью к нему. Эта ненависть пылала с такой силой, что, по моим ощущениям, не могла не проступить, как пятно. Возможно, поэтому в ответ я вела себя даже излишне любезно – не могу точно сказать. Знаю только, что с каждой минутой манеры его становились все теплее и теплее, и я с настоящим облегчением сбежала наконец из пыльных комнат на террасу.

Здесь, по крайней мере, воздух был свежий, так что восхищенно замирать перед каждой диковинкой оказалось не так трудно, как в пыльных покоях дворца со всем их заброшенным и обветшалым великолепием. Пол террасы был вымощен отвратительным кафелем печеночного цвета, а теснящиеся деревья заслоняли вид на море, но я выжала все, что могла, из отвратительных металлических статуй по углами ряда унылых мраморных муз, печально выстроившихся вдоль лоджии. Я была идеальным туристом – остановилась у каждой. Можно было подумать, будто это шедевры Микеланджело. Пятнадцать минут четвертого... двадцать минут... даже если считать по три минуты на музу, это задержит нас здесь всего лишь до трех сорока семи.

Оставался сад. Мы обошли его вдоль и поперек: утопающие в сорняках белые лилии у подножия пальм; несколько чахлых пионов, борющихся за жизнь во влажной тени; страхолюдная скульптура Ахиллеса победоносного (шесть минут) и еще более страшная – Ахиллеса умирающего (четыре); группа тевтонских воинов, милосердно перерезающих друг другу глотки в зарослях куманики (полторы). Я бы даже рискнула влезть в гущу терновника, чтобы полюбоваться скульптурой сидящего в кресле Гейне, если бы ворота не были завязаны колючей проволокой и если бы я не боялась истощить даже терпение Годфри.