Хезер Димитриос - Токсичный роман [litres]

Прости, что делаю это в письме и в нашу годовщину – самое неподходящее время, и может показаться, что это специально, но это не так. Просто я знаю, что не смогу расстаться с тобой, если ты будешь стоять прямо передо мной, милый, сексуальный и мой. Не знаю, есть ли у нас будущее. Может, через пару лет мы поймем. Может, нет. Пожалуйста, оставь меня в покое, а я оставлю в покое тебя.

Люблю тебя, Гэв. Люблю тебя очень сильно. Но больше не могу так продолжать. Пожалуйста, не причиняй себе вред. Пожалуйста.

Грейс

Я сжимаю письмо, написанное тебе, и смотрю в окно, пока Нат на скорости едет к твоему дому.

– Я офигеть как горжусь тобой, Грейс, – говорит она. – Я знаю, как это тяжело, но разве ты уже не чувствуешь себя лучше?

Я киваю, но не так уж уверена.

– Ты уверена, что это не то же самое, как расстаться через эсэмэску? – спрашиваю я, держа письмо. На нем просто написано «Гэвину».

– Грейс, – говорит Лис с заднего сиденья, – единственная причина, по которой ты это делаешь так, в том, что мы знаем теперь, что он угрожает разбить людям головы, когда зол.

Это правда.

– Но это наша годовщина. Может, стоит денек подождать? Это так жестоко.

– Ладно, представь, – говорит Лис. – Ты не отдаешь ему письмо. Он заезжает за тобой сегодня вечером, и вы идете в ресторан. Ты будешь все время притворяться, что все хорошо, но он не дурак, так что спросит, что не так, и ты получишь серьезную ссору. И ты постараешься расстаться, и он начнет плакать и просить дать ему еще один шанс… Я права?

Я киваю, чувствуя себя несчастной.

Нат смотрит в зеркало заднего вида.

– Думаю, пришло время для плей-листа расставаний, – говорит она.

– О да. – Лис достает телефон из рюкзака и подключает его к стереосистеме машины.

– Вы составили мне плей-лист расставания? – спрашиваю я.

– А как же, – говорит Лис, и включается «Fuck you» Лили Аллен.

Мы втроем начинаем танцевать, и, когда подъезжаем к твоей квартире, у меня хватает храбрости выйти из машины. Твоего «Мустанга» нет на парковке – значит, ты найдешь письмо, когда вернешься домой с репетиции группы. У вас концерт поздно вечером, через пару часов после нашего запланированного свидания, так что я знаю, у тебя не получится впасть в слишком глубокую депрессию. В некотором смысле письмо будет прочитано в идеальное время, потому ты сможешь выразить свою печаль и злость лучшим, самым здоровым способом: через музыку. Не знаю, постараешься ли ты снова с собой покончить, как тогда с Саммер. Ты уже старше, принимаешь лекарства и ходишь к врачу. И все-таки это не внезапно. Не могу вспомнить, когда мы в последний раз виделись и не ругались.

«Ты ходишь с ним в школу каждый день, – сказал ты всего пару дней назад. – Откуда мне знать, что вы не целуетесь между уроками, не трахаетесь в его машине во время обеда?»

Эти слова больше не приводят меня в ярость, как раньше. Я почти привыкла к тому, как ты кидаешь это дерьмо мне в лицо. Письма Гидеона говорят внутри меня: «Намасте. Вернись ко мне». Я не разговаривала с ним весь апрель. Я скучаю по нему. Я скучаю по той себе, какой я становлюсь с ним.

–  Не понимаю, почему ты остаешься со мной, если такой меня считаешь, – говорю я. – Расстанься со мной, если не доверяешь.

Теперь я чувствую, что у меня нет права первой предлагать расставание. Это я эмоционально изменила тебе. Я не могу причинить тебе эту боль, а потом бросить. Я заслуживаю того, чтобы меня бросили. Я жду, когда меня бросят. (Пожалуйста, брось меня.)

–  Расстаться с тобой. – Ты фыркаешь. – Ты этого хочешь, не так ли?

–  Я люблю тебя, – шепчу я. А потом во мне поднимается капелька храбрости. – Но я чертовски устала от наших ссор каждый день…

–  Ненавижу тебя. – Ты произносишь это тихо, и, когда смотришь на меня, от злости на твоем лице по спине бежит холодок. – Я ненавижу тебя почти так же сильно, как люблю.

Я таращусь на тебя. Нет слов, только страх расползается по мне. Ты настолько больше меня, и у тебя сильные руки гитариста. Мои пальцы двигаются к шее, сжимаются у ключиц. Я думаю, какая понадобилась предусмотрительность, чтобы найти бейсбольную биту и принести ее в театр. Если бы тебя не остановили, применил бы ты ее к Гидеону? А ко мне?

Я больше не знаю, кто ты.

Паника расцветает в моей груди, и я думаю о том, что забыла телефон дома, а мы в полной темноте посреди заброшенного жилого комплекса, так как парни из твоей группы тусят в твоей квартире. Никто не услышит мои крики.

Я подвигаюсь к тебе, потому что только это тебя успокаивает – мое прикосновение. Я протягиваю руку и кладу ладонь на твою щеку. Подношу свои губы ближе к твоим. Твои глаза – две узкие щели, и я не знаю, что это означает, только знаю, что мне нужно как-то тебя успокоить.

–  Мы родственные души, – шепчу я. – А родственные души друг друга не ненавидят.

Я беру тебя за руку и тяну на заднее сиденье машины. Открываю дверь, ложусь и притягиваю тебя сверху. Это всегда срабатывает – прикосновение твоей кожи к моей, твое дыхание в моем рту.

–  Я хочу тебя, – шепчу я. – Только тебя. Всегда.

Потом ты молча везешь меня домой, и, когда высаживаешь, я мягко закрываю за собой пассажирскую дверь, словно ты теперь Великан, и я боюсь тебя разбудить.

Я иду в свою комнату, хватаю листок бумаги и начинаю писать:

Гэвин…

Я стою перед дверью твоей квартиры, и мне больно вспоминать счастливое выражение твоего лица, когда ты привел меня сюда в первый раз. Прямо за этой дверью будущее, которое ты пытался построить для нас. А я собираюсь все это разрушить. Телефон звенит в кармане, и мне плохо, потому что я знаю, что это ты звонишь. Я достаю его и смотрю на сообщение: на фотографии ты держишь маленькую подарочную коробочку из ювелирного магазина в торговом центре. Я такая сволочь.

Нат нажимает на гудок, и, когда я оборачиваюсь, они с Лис позируют, согнув пальцы в стиле когтей Леди Гаги, и на лицах у них написано: «Ты сможешь». Я показываю им поднятые вверх большие пальцы. Я могу это сделать. Я это сделаю . Я засовываю телефон обратно в карман и кладу ладонь на дверь на минутку, год воспоминаний бежит сквозь меня: твоя серенада мне в коридоре школы, когда ты пригласил меня на выпускной, твои поцелуи под звездами и лунным светом. Дни рождения и праздники, тяжелые времена и прекрасные времена. Твои песни, твои улыбки, то, как твои руки касаются меня, словно я бесценное сокровище. Но потом я вспоминаю, как ты сказал «ненавижу тебя», и год слез, криков, наказывающих поцелуев и секса, чтобы забыться. Год безнадеги, укоренившейся глубоко во мне. Пятьсот двадцать пять тысяч шестьсот минут поездки на американских горках, которые никак не остановятся.