Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

Или правильнее сказать – бывшего любовника?

Фанни прижала руку к сердцу.

Нет! Этого не должно случиться. Кажется, она знает, как вернуть Романа. И пойдет на все, чтобы вернуть его. Буквально на все!

– Послушайте, Эмма, – сказала она быстро. – Не нужно устраивать скандала. Хорошо? Вы не правы насчет меня. Я предполагаю, где находится Роман. Я почти уверена, что он именно там. Но ему только кажется, что все хорошо. На самом деле он может попасть в страшную историю. Мне кажется, ему грозит опасность. Но я не могу сейчас говорить. Вот что… вы сейчас идите, а я… Вы вечером, после девяти, будете дома?

Эмма хлопнула глазами и кивнула.

– Можно, я к вам зайду? – попросила Фанни. – Зайду после работы. Мне есть что вам сказать.

– Ну заходите, – пробормотала Эмма. – Конечно…

– Только скажите код от входной двери, – вспомнила Фанни.

– 1469, – проговорила Эмма. И глаза ее наполнились слезами.

Фанни поняла, почему! Ведь 1469 – это последние цифры мобильного телефона Романа. Того самого, который лежит на столике Фанни. Того самого, который Роман бросил, уходя от нее в новую жизнь и к новой женщине.

Но его надо вернуть. Он должен вернуться!

– До свиданья, Эмма, – выдавила Фанни с трудом. – Я приду вечером. Вот, возьмите визитку моего бистро. – Схватила ручку, написала на визитке несколько цифр. – А это номер моего портабля. Если что-то будет от Романа – звоните. Я пробуду здесь весь день. А теперь, ради бога, уходите!

И, чувствуя, что еще мгновение – и она зарыдает, Фанни вышла из зала на кухню. Наверняка Симон и Симона снова лаются. Может быть, это ее отвлечет, успокоит, встряхнет!

Эмма какое-то мгновение постояла, глядя ей вслед и утирая слезинки, скатывающиеся с ресниц на щеки. Потом, поймав любопытствующий взгляд худощавого брюнета, рядом с которым сидела большая грязно-белая собака, резко повернулась и вышла из бистро.

Она помедлила за дверью, словно не могла решить, куда ей идти: назад, по улице Друо, или вперед, по Фробур-Монмартр, или повернуть налево, по рю Лафайет. Наконец она все же пошла назад, на Друо, однако не свернула к углу Прованс к дому номер три, где ее ожидала каморка под крышей, а направилась прямо, мимо аукциона Друо и многочисленных витрин, заполненных антиквариатом, к бульварам. Раз или два она оглянулась, повинуясь какой-то безотчетной тревоге, но ничего подозрительного не заметила. И все же она приостановилась, достала свой мобильный телефон и набрала номер, который значился на визитке «Le Volontaire». Нет, не тот, что приписала Фанни, а именно телефон бистро.

– Алло? – почти сразу послышался встревоженный голос Фанни. – Алло! Это бистро «Le Volontaire». Вас слушают! Говорите, пожалуйста.

Эмма усмехнулась, удовлетворенно кивнула, выключила мобильник, сунула его в карман и двинулась вперед, уже не оглядываясь.

Эмма дошла до станции метро «Ришелье-Друо», что между бульварами Осман и Монмартр, но не остановилась, а направилась дальше, через бульвары Пуссоньер, Бон-Нувель, Сен-Дени и Сен-Мартин до площади Республики. Респектабельность близлежащих к «Опер» кварталов после Бон-Нувель резко потускнела и сменилась расхлябанностью и замусоренностью: почему-то здесь селились исключительно арабы и черные. Мелькнули даже витрины одного или двух секс-шопов и игровых заведений, хотя в Париже это зрелище редкостное – подобные «торговые точки» сосредоточены поближе к пляс Пигаль, в районе бульваров Клиши и Рошешар. Пляс Републик с ее огромной, белесой, пугающей статуей Марианны чудилась вообще какой-то кипящей клоакой: машины летят, едва давая себе труд притормозить на светофорах, пешеходы снуют туда-сюда, несколько станций метро, множество бистро, кафе, магазинов, в том числе дешевые магазинчики «Tati», куда стекается огромное количество народу…

Наконец Эмма перешла пляс Републик и двинулась по бульвару Вольтера. Этот район выглядел пригляднее, чище. Впереди открывались длинные скверы, за которыми уже поблескивала вдали золоченая легконогая статуэтка на самом верху колонны Бастилии.

На углу улицы с неблагозвучным названием Оберкампф Эмма свернула к красно-белому нарядному дому с непременными жардиньерками, из которых торчали горшки с цикламенами: эти волшебные цветы предпочитали теплу откровенный холод, не пугались даже снега. Скоро их время отойдет, на смену им хозяйки выставят горшки с красной геранью.

Подойдя к этому дому, Эмма чуть замешкалась, доставая из сумки ключ от электронного замка подъезда, и вдруг…

– Ну надо же, какая приятная неожиданность! – раздался за ее спиной приветливый мужской голос. – Оказывается, мы с вами почти соседи…

Эмма обернулась.

Перед ней стоял молодой, лет тридцати, худощавый мужчина с небрежно падавшими на лоб черными волосами, с лицом изможденным и испитым. Какие красивые у него глаза… И какие острые, цепкие!

Эмма сунула руки в карманы и стиснула в кулаки. У нее вдруг пересохло во рту.

– Вы меня не узнаете? – спросил молодой человек, улыбаясь как ни в чем не бывало.

Большая грязно-белая собака отошла от угла дома, где знакомилась с автографами своих родичей, и плюхнулась на мостовую у его ног. Хвост приподнялся, ударил об асфальт раз и другой. Карие глаза собаки приветливо смотрели на Эмму.

– А, ну да, – с усилием сказала Эмма. – Я видела вас сегодня в «Le Volontaire». Всего доброго. – И она снова повернулась было к двери, но молодой человек не унимался:

– А вы, оказывается, любите дальние прогулки? Мы со Шьен даже притомились, следуя за вами.

Эмма глянула мрачно, исподлобья, спросила его откровенно грубо:

– Ну и какого черта вы за мной следовали?

– Я же сказал, что здесь живу, – с невинным видом вскинул он брови. – А вот вы что здесь делаете, госпожа моя? Насколько я понимаю, ваше обиталище – это комнатка для прислуги на рю де Прованс, дом три.

– А вам-то какое дело, где я живу, мсье? – все так же грубо спросила Эмма, еще надеясь, что он обидится. И уйдет, и оставит ее в покое.

– Мсье? – повторил он. – Вы забыли, что меня зовут Арман? Я называл вам свое имя. Помните? Вы тогда были в черном костюме, да и прическа… – Он усмехнулся. – Прическа у вас была совсем другая! Но я еще тогда говорил, что ваш подлинный стиль совершенно иной. Помните?

Эмма стояла, не поднимая глаз, потому что взгляд ее был полон ярости.

Конечно, она помнила!

Помнила, черт бы его побрал.

Это случилось примерно через месяц после того, как Эмма и Роман приехали в Париж. Для начала они обосновались на улице Оберкампф. Здесь жила давняя подруга Эммы, француженка Бриджит Казимир. Они познакомились сто лет назад… ну, сто не сто, а лет сорок – точно, когда двенадцатилетняя Эмма прочла в журнале «Пионер» адреса французских школьников, детей коммунистов, которые посылали братский привет детям из советской России и выражали желание с ними переписываться. Надо думать, сначала эти десять юных парижан получали корреспонденцию мешками. Другое дело, что девяносто процентов этих посланий сразу можно было отправить в мусорный ящик, потому что они были написаны на русском языке да еще с огромным количеством грамматических ошибок. Однако Эмма Шестакова училась в специализированной школе – с изучением французского, была отличницей, а потому написала письмо очень старательно. И получила ответ.