Елена Арсеньева - Мост бриллиантовых грез

Эмма стояла молча, опустив голову, вонзив ногти в ладони. Потом заговорила:

– Скажи, пожалуйста, а как эта мадам поняла, какие именно вещи тебе нужны? Ты какие-то номера называл, а она…

– Я называл номера фотографий, обозначенные у них на обороте. А она сверялась с контролькой! – выкрикнул Илларионов все еще из шкафа. – Ну, с каждым пакетом фотографий в любой студии, в любом ателье выдают и такой листок, на котором все эти фотографии собраны вместе, правда, они очень маленькие, но существуют же лупы, в конце концов. И если тебе нужна копия какой-то фотографии, ты отмечаешь ее на контрольке, сдаешь в фотоателье негативы и получаешь товар. Ты что, забыла?

Да, она забыла. Забыла, а теперь мучительно старалась кое-что вспомнить…

Вот она срывает со стены в комнате Армана все фотографии, потом находит в фирменном пакете еще несколько отпечатков, и там же лежат пленки. Потом Эмма рвет фотографии на клочки, а пленки кромсает ножницами. Ссыпает мусор в пластиковый пакет с надписью «Monoprix»… Были там маленькие отпечатки на одном листке?

Не было их. Не было! Значит, они остались у Армана. Значит…

– А с этой контрольки можно сделать большие отпечатки? – быстро спросила Эмма.

– Конечно, почему нет, – голос Илларионова зазвучал звонче. Значит, он вылез из шкафа. – Только нужны какие-то компьютерные заморочки – сканировать, увеличивать… Я в этом плохо понимаю, но видел однажды изображение, увеличенное с такой контрольки, качество вполне приличное. Ну так что, тебе нравятся сапфиры?

Он вошел в комнату, и Эмма улыбнулась ему… Ей показалось, что от этой улыбки у нее громко затрещала кожа на лице (так в мороз трещит кора на деревьях), но Илларионов только улыбнулся в ответ и поцеловал ее в деревянные, резиновые, фальшивые, лживые губы.

– Конечно, – сказал она, – кому же не нравятся сапфиры. А бриллианты я вообще обожаю, душу дьяволу за них продам!

– Не надо, – хохотнул Илларионов. – У дьявола такого товара завались. Продай лучше мне свою душеньку!

– Договорились, – легко согласилась Эмма, хотя прекрасно знала, что обманывает Илларионова: как можно продать то, чего нет? – Продам со скидкой… а ты на меня не обижайся, что с тобой на Логншамп не поеду.

– Отдохнуть хочешь? Силы набраться перед второй ночью? – Илларионов смотрел так счастливо, так влюбленно, что Эмма едва не вскричала: «Да ты что, слепой? Не видишь, кто перед тобой стоит?»

Похоже, не видел. Ну да, утверждали же некоторые вроде бы и не глупые люди, будто окружающий мир – не более чем субъективная реальность, созданная нашим воображением!

Но если так – у Илларионова очень богатое, просто богатейшее воображение.

А ей вообще везло на мужчин с богатейшим воображением!

– Я хочу поехать на свою квартиру, – Эмма на миг запнулась, но тотчас поправилась: – В смысле, на квартиру моей подруги, у которой мои вещи хранятся, и кое-что оттуда взять, приготовить к перевозке. Это нужно, ты извини. У меня ведь даже трусиков сменных нет, не могу же я два дня подряд одни и те же носить!

– Уйди, уйди, – воскликнул Илларионов, щурясь и смешно отмахиваясь от Эммы, – не искушай меня такими разговорами! Ехать пора! Давай я тебя подвезу туда, где твоя квартира.

– Да я на метро могу. Там рядом станция «Оберкампф».

– Какое метро, ты что? Забудь про метро! – приказал Илларионов. – Теперь я тебя буду возить куда надо. Или Морис, или Том, или Оливье. Такие у нас, сильных мира сего, понты, и мы должны соблюдать законы стаи. Привезу туда, а потом заберу часа через два, на обратном пути, хорошо?

– Хорошо, – согласилась Эмма, которая уже поняла, что с этим новым мужчиной ее жизни надо во всем соглашаться.

– А тебе хватит двух часов разобраться в своих тряпках?

Эмма не знала, хватит ли ей двух часов, чтобы разобраться , но сказала:

– Конечно, хватит.

Соглашаться так соглашаться!

Уже вставив ключ в замок, Катрин подумала, что надо бы поберечься, не входить сразу в квартиру: вдруг взбешенный Роман подкарауливает ее за дверью, чтобы встретить кулаком? Хотя чего особенно беситься, не так уж долго он и ждал – правда, какой-то час, как и было обещано. Она пулей долетела от дома Лорана до Опер Бастий, схватила готовые фотографии… Ну, тут, конечно, настала небольшая пауза: убедившись, что догадка ее верна, Катрин на некоторое время впала в какой-то клинический ступор, ошарашенная человеческой наглостью и дерзостью. Потом она из ступора все же вышла, снова вскочила в машину и вернулась на Сен-Мишель, домой, благо час пробок еще не настал. Ее прямо-таки разбирало нетерпение, до того хотелось поскорей швырнуть эти фотографии в физиономию Романа, поглядеть, как забегают его лживые глаза!

Катрин даже огорчилась, что он не стоит под дверью, что надо еще сделать несколько шагов в комнату, добежать до дивана, на котором он лежал, и только тут размахнуться – и…

– Ты что, с ума сошла? – спросил он, прикрываясь руками от разноцветного вороха: на всей контрольке Катрин интересовали только четырнадцать кадров, вот она и заказала четырнадцать отпечатков.

– Ничего! – выкрикнула она злорадно. – Сейчас ты тоже сойдешь! Посмотри, посмотри!

Он глянул лениво… И вдруг резко сел, вцепился в фотографии, принялся жадно их перебирать… Видно было, что ему не хватает дыхания, и глаза бегали, бегали… Все в точности так, как и хотела Катрин!

– Что это? – наконец смог заговорить он, сжимая снимки в руке. – Откуда они у тебя?

– Нет, это я должна спросить – что это ? – вкрадчиво проговорила она. – Это что, твоя новая пассия?

– Нет, не новая, – хмуро ответил Роман, и Катрин с сожалением отметила, что он очень быстро собрался: краска сошла с лица, дыхание выровнялось. Ничего, ничего, через несколько минут он такое услышит, что опять задыхаться начнет!

– А, значит, старая, – кивнула Катрин. – Только она и вправду старовата для тебя, ты не находишь?

Роман пожал плечами:

– Не старше тебя.

Теперь задохнулась Катрин: не старше? Да? Лет на пять старше, и это как минимум! Чучело!

Но ладно. Сейчас не время считать годы, как свои, так и чужие. Сейчас главное – сохранять хладнокровие.

– И все-таки кто это?

Конечно, Роман может сказать: моя мать. Но он же не дурак – такое говорить! Потому что по этим фотографиям просто рыдает Сафо… Нет, Сафо – это женщина, лесбиянка, а был еще мужчина… Софокл, вот кто! Он сочинил пьесу про мужика, который переспал со своей матерью, правда, не зная, что он – ее сын. Имеется в виду трагедия Софокла «Царь Эдип» о роковой истории Эдипа, который по неведению убил своего отца Лая и стал мужем своей матери Иокасты… Катрин давным-давно водил на спектакль какой-то ее любовник, но она ничего не поняла в постановке. Что в либретто прочла, то и запомнила худо-бедно…