Елена Арсеньева - Отражение в мутной воде

И действительно: тощий бородатый человек в грязном хаки и замусоленной чалме, стоявший наверху, замахнулся было прикладом, но тут же, ощерясь, опустил оружие.

Второй, одетый так же, но не такой худой, даже скорее полноватый, что-то пробурчал.

Тина не знала языка, но поняла смысл слов: пленнику приказывали вылезти.

Однако он почему-то не ринулся из ямы, а стоял, задрав голову, настороженно переводя взгляд с одного лица на другое.

Он не знал, что его ждет… нет, тут было еще что-то!

Полный снова прогудел: вылезай, мол.

Дрожь пробежала по телу пленника; он уперся руками в края ямы, но и только.

Тощий потерял терпение и, сунув автомат под мышку, быстро расстегнул ширинку.

Тина не верила собственным глазам. А на пленника вид мужской плоти произвел жуткое впечатление! Он сжался в комок на дне ямы, не замечая, что влез босыми ногами в нечистоты. Прикрыл руками голову – и вовремя: тот, стоящий наверху, начал мочиться в яму.

Тина попыталась отвернуться, но не смогла: она принуждена была это видеть!

Наконец худой сделал свое дело.

Полный снова рявкнул – уже громче, злее.

Пленник не шевельнулся. Тогда худой направил в яму дуло автомата, а полный пригрозил: если пленник не вылезет сейчас же, ему прострелят обе ноги; ну а каковы тут услуги врачей, он уже и сам, наверное, знает.

Это подействовало: пленник медленно выпрямился и кое-как выбрался наверх.

Тина тотчас оказалась рядом.

Тощий брезгливо поморщился, взглянув на ноги пленного, но промолчал, только изо всех сил ткнул пленника в спину стволом – так что тот, спотыкаясь, пролетел по узкому коридору. Пролетел, едва не провалившись в одну из множества решеток.

Господи! Это были такие же ямы, и в них тоже сидели люди!

Тина успела заметить несколько пар глаз, устремленных вверх. А потом в лицо ей ударило солнце, засверкали водяные брызги.

Она очутилась на берегу реки, медленно катившей свои желтые глинистые волны меж унылых плоских берегов без малейшего следа растительности. Вдали темнела длинная гряда гор.

На берегу стояла ручная помпа, и два обнаженных до пояса бородатых человека старательно качали воду, которая вырывалась из шланга тяжелой струей.

Струя била в тело пленника, и тот с наслаждением соскребал с тела многодневную грязь.

Это продолжалось довольно долго; когда же пленный, которому взамен полуистлевшей одежды дали полосатые шаровары, чем-то напоминавшие больничные, вытер ладонями лицо и начал приглаживать волосы, Тина вдруг узнала его! И поняла, почему таким знакомым показался этот голос. Она слышала его только раз, но запомнила характерный тембр, хрипотцу…

Да, это был он, он, несомненно! И Тина смотрела на него теперь с еще большей жалостью, смешанной с восхищением. Ох, сколько же ему пришлось выстрадать… а ведь не сломался же, выстоял, выдержал! У нее немного полегчало на душе: теперь она наверняка знала, что пленного не убьют.

Охранники подали знак идти, и пленник прошел по пыльному двору к низенькому глинобитному домику. Впрочем, внутри домик оказался довольно просторным; обставлен же был даже с некоторым подобием роскоши. Вернее, «уложен», потому что обстановка состояла из ковров да подушек, правда, имелся и низенький столик – да еще, к изумлению Тины, телевизор с видеоплеером.

В этом просторном, прохладном, сумрачном помещении находился только один человек. И, очевидно, он мог постоять за себя – потому что охрана, едва втолкнув пленного в дверь, завешенную ковром, тут же исчезла. Однако часовые остались у входа, чего пленник не мог не понимать.

Он окинул взглядом комнату и уставился на незнакомца, высокого, худощавого человека в хаки и в белой чалме. Борода незнакомца курчавилась на скулах. Он был, по-видимому, молод. Впрочем, возможно, и не столь уж молод – пол-лица закрывали темные очки, что казалось нелепостью в полумраке комнаты.

Мужчина в чалме курил, изредка затягиваясь и изящно откидывая в сторону руку с тонкой коричневой сигаретой между пальцами; серый столбик пепла все увеличивался, однако почему-то не падал. Наконец, выпустив сизое облачко дыма, он знаком приказал пленнику сесть, и Тина заметила благоговейное выражение, промелькнувшее в лице последнего. Наверное, это казалось ему невероятным: после омерзительной грязи, которая окружала его так долго, после унижений – и вдруг чистота, чистая комната!.. Однако настороженное выражение тотчас же снова появилось на лице пленника. Он опасливо озирался, явно ожидая подвоха.

Несколько секунд темные очки были обращены прямо на него. Потом мужчина в чалме кивнул и, взяв с ковра пульт, включил телевизор. Другой рукой он отбросил погасшую сигарету, вытащил из кармана пистолет и направил его на пленного, так что в первые мгновения тот не знал, куда смотреть – на черное отверстие дула или на засветившийся экран.

Не знал, куда смотреть с бульшим ужасом…

Тина подумала, что умерла, оказалась в аду, и теперь ей демонстрируют мучения, уготованные грешникам, чтобы устрашить ее… Да, именно так ей показалось в первые мгновения, потому что не могли, не могли же люди устраивать себе подобным такой ад на земле!

Однако могли… и это запечатлелось на видеопленке.

Пленник сначала зажмурился, потом открыл глаза – и в ужасе уставился на свое собственное лицо, по которому текли слезы. Из груди его рвался жалобный вой. Ему было больно, невыносимо больно! С трудом опираясь на связанные руки, он стоял голый, на четвереньках. Несколько мужчин в разномастных одеяниях толпились вокруг. Они поочередно то держали его, не давая шевельнуться, то подходили сзади, расстегивая штаны.

В этот миг Тина вдруг поняла, что никогда в жизни не поверит бредням о какой-то там утонченности любви мужчины к мужчине. Ничего, кроме отвратительного скотства, не было в этом будничном, а потому особенно жестоком совокуплении. Впрочем, тут же промелькнула мысль: если бы ей пришлось увидеть сцену столь же зверского насилия над женщиной, разве не сочла бы она ее столь же отвратительной?

Тина, оцепенев, в ужасе смотрела на жуткие картины, мелькавшие на экране. И, самое ужасное: она не могла избавиться от этого зрелища. Точно знала, что крепко зажмурилась, однако видела все – до мельчайших подробностей.

Наконец скоты насытились. Пленника развязали. Насильники один за другим выходили, даже не оглядываясь. Камера медленно обшарила все углы в убогой комнатенке с глинобитными стенами. Не осталось никого, кроме пленного. Возможно, даже съемка велась из другого помещения, через какой-нибудь «глазок». Пленник же, разомкнув веки, посмотрел прямо в объектив, и взор его был незрячим, безжизненным.

Он все еще лежал – распластанный, раздавленный, словно выброшенный на берег штормом. Но вот наконец зашевелился, неловко подбирая под себя руки и ноги, приподнимая голову… И замер, увидев в метре от своей головы пистолет.