Елена Арсеньева - Сыщица начала века

– Да, да. Бедная Наталья Юрьевна! Мы не были знакомы слишком коротко, однако я всегда восхищалась прекрасным цветом ее волос, вот она и открыла мне тайну вашей помады…

Ох и фарисейка я – вернее, та особа, которую изображаю! Хоть бы для приличия выждала время после гибели знакомой! Нет же, ринулась немедленно за пресловутой помадой!

Такое ощущение, что m-lle Вильбушевич приходит в голову та же мысль. Ей явно неприятно на меня смотреть, однако интересы ее торговли требуют своего.

– Ну что же, – говорит она сдержанно, – не пожелаете ли теперь взглянуть на образец помады?

Разумеется, я желаю. Вильбушевич вынимает из кармана крошечную стеклянную баночку, в каких обыкновенно держат румяна для губ, открывает и подает мне.

– Возьмите на кончик пальца, поднесите к носу, понюхайте, потом разотрите по ладони – и вы увидите, что средство мгновенно проникает в кожу, питая ее…

Исполняю все, что мне предписано. Четверть часа назад я бы поостереглась, однако после того, как Вильбушевич подтвердила, что Самойлова пользовалась ее услугами, бояться стало нечего. Уж конечно, она не признала бы этого знакомства, окажись знаменитое средство Анны Чилляг опасно для человеческой жизни!

Итак, что же это за средство? Я, конечно, не великий химик, однако ощущение у меня такое: в этой помаде смешаны репейное масло, хна и ванильный порошок, причем этот последний – в подавляющем количестве. Я ничего не имею против запаха ванилина, однако с утра до ночи благоухать, словно кондитерская лавка, – слуга покорный! Впрочем, может статься, после того, как средство впитается в волосы, запах исчезает?

А впрочем, мне-то что? Я ни в коем случае не намерена портить свои волосы. Мне они вполне по нраву, а если кто-то находит их слишком тонкими и пышными – ну что ж, это его печаль. Но, разумеется, сообщать это m-lle Вильбушевич я не стану.

– А вы хорошо знали Наталью Юрьевну? – спрашиваю как бы между делом.

– Вовсе нет, – качает головой m-lle Вильбушевич. – У моего отца в кухарках теперь девушка, которая прежде служила у Лешковского, брата Натальи Юрьевны. Отец – человек тяжелый, недоверчивый. Прежде чем Дарьюшку к себе взять, он справки у Лешковского наводил: почему-де от прежних хозяев ушла, не провинилась ли чем. Лешковский отрекомендовал Дарьюшку с наилучшей стороны, сказал, что с сожалением с ней расстается, да вот беда – сестра к нему переехала со своей собственной кухаркой, ну а две поварихи на одной кухне, совершенно как два медведя в одной берлоге, не уживутся, вот и пришлось рассчитать бедную Дарьюшку. Кстати сказать, Наталью Юрьевну я в глаза не видела. Уж не ошиблись ли вы? Точно ли именно она меня вам рекомендовала?

Еще одна плюха! Значит, Самойлова этой дурацкой помадой не пользовалась? Или m-lle Вильбушевич испугалась и начала путать след? Вот и глаза ее стали настороженными…

Как быть? Открыть свое имя и звание? Но вряд ли они сделают m-lle Вильбушевич разговорчивей или откровенней.

Я замялась.

– Прошу меня простить, сударыня, – с оттенком нетерпения говорит Вильбушевич, – но что вы решили насчет помады? Дело в том, что у меня назначена срочная встреча…

Она многозначительно умолкает, видимо, убежденная, что я ничего не стану покупать. Ну уж нет, голубушка! Твоей помадой я непременно разживусь и отдам ее в нашу лабораторию на исследование. На всякий случай. Хотя бы для того, чтобы оправдать свой приход сюда!

– Отлично, – покладисто киваю я, – не стану больше вам мешать. Сколько стоит банка помады?

M-lle Вильбушевич явно растеряна.

– Вы все же решились купить? – хлопает она глазами.

– Ну да, – снова киваю я, сделав самое благостное выражение лица. – Отчего бы нет? Возьму баночку на пробу – самую маленькую, ту, которая за три рубля.

– Ах, какая беда! – всплескивает руками m-lle Вильбушевич.

– Какая? – настораживаюсь я.

– Да такая, что маленьких баночек у меня уже не осталось. Только большие, за десять.

– Как за десять? Почему? В вашей рекламе сказано: цена от трех до восьми рублей.

– В объявлении ошибка, – хладнокровно заявляет m-lle Вильбушевич. – Они пропустили цифру «десять».

Так-так… Что бы это значило, господа? Она, как истинная торговка, желает содрать с меня как можно больше денег – или, наоборот, надеется отпугнуть меня дороговизной товара?

Если так, то напрасны ее старания! Я твердо намерена заполучить образец ее помады. И ничто не сможет меня остановить. Заломи она сейчас хоть двенадцать рублей за банку, я уплачу. Большей суммою я не располагаю, к сожалению…

Однако m-lle Вильбушевич не поднимает цену выше.

– Ну что ж, – говорит она. – Коли так, то благоволите подождать. Товар у меня в другой комнате хранится.

Она выходит, и я слышу, как поскрипывают половицы в коридоре.

Быстро оглядываюсь. Какая жалость, что она привела меня в хозяйский кабинет, где нет никаких следов ее собственного присутствия! Тут нечем поживиться. Поднимаю пресс-папье, снова убеждаюсь в том, что оно затянуто новой промокательной бумагой. Ах, кабы на нем отпечаталось какое-нибудь ужасное признание…

И в эту минуту раздается телефонный звонок – он был тихим, но мне показался столь пронзительным, столь ужасно громким, что я хотела одного: заставить его замолчать. Бессознательным движением, движимая единственно чувством самосохранения, хватаю трубку:

– Да!

– Лиза? – раздается мужской голос.

– Да… – подтверждаю не без изумления.

Кто может мне звонить? Кто знает, что я сюда пошла? Ни единая живая душа…

– Все, кончено дело, – прерывает мои недоумения тяжелый, раскатистый мужской голос. – Квартирная хозяйка шум подняла. Эх, рановато… – Послышался сокрушенный вздох. – Теперь смотри – тихо сиди. Все, благослови тебя господь!

Щелчок – и мой неведомый собеседник отключается.

Неведомый? Странное у меня ощущение… Сквозь изумление очевидной нелепостью услышанного пробивается уверенность, будто я уже слышала этот раскатистый, словно бы округлый голос. Такое ощущение, что его обладатель непременно толст и лыс…

Минуточку, господа! А не с этим ли человеком я говорила несколько часов назад, еще из конторы газеты? Его голос очень напоминает голос Вильбушевича, отца продавщицы помады. Того самого Вильбушевича, который якобы не поддерживает с нею никакой связи и чуть ли не предает анафеме.

О-очень интересно… Видимо, он был чем-то чрезмерно взволнован, если решился позвонить дочери, которую выжил из дому. Что же его так возбудило? Что именно кончено, чья квартирная хозяйка подняла шум и почему сделала это слишком рано?

Загадочно! Прямо-таки будто в рассказах о Шерлоке Хольмсе!

Скрип половиц приближается, и я спохватываюсь, что все еще сжимаю в руках телефонную трубку. Едва успеваю положить ее, как открывается дверь и появляется m-lle Вильбушевич с банкой.