Елена Арсеньева - Сыщица начала века

Насильник прервал поцелуй, чтобы издевательски расхохотаться. А потом – потом вновь прижался ко мне губами. Теперь уже к шее и плечам, которые он обнажил в порыве борьбы.

У меня прервалось дыхание, на миг почудилось, будто я вот-вот потеряю сознание…

Вот написала это, перечитала – и подумала, что строчку сию стоит непременно вычеркнуть. Может создаться впечатление, будто я лишилась сил от наслаждения (отчего это пошлое слово так любят романисты и особенно романистки?!). На самом же деле я чуть не упала в обморок от изумления! От изумления и страшного подозрения, которые вдруг поразили меня. Голос возчика показался мне смутно знакомым. Да и смех негодяя, который стискивал меня что было сил, – тоже!

Подозрение, впрочем, было пока еще нечетким и не вполне успело оформиться в моем мозгу, однако тут же я получила подтверждение ему. И какое подтверждение!

– Ах нет, моя прелесть, мое нечаянное чудо, вы меня не обманете! – пробормотал негодяй, чьи губы так и жгли мою кожу бесстыднейшими поцелуями. – Ковалевская, о боже! Да кто, находящийся в здравом уме и твердой памяти, решился бы сжать Ковалевскую в своих объятиях? Кто вообще решился бы посмотреть в ее сторону? Она прикрывает свое костлявое тело какими-то бесформенными облезлыми тряпками, а волос у нее, такое ощущение, вовсе нет, потому что она прячет голову под старым грибом, именуемым шляпой. Впрочем, может статься, Ковалевская стыдится не того, что голова лысая, а того, что в нее отродясь не пришло ни единой путной догадки, одни лишь глупые домыслы!

Боже мой… Этот голос! Да я узнала б его из тысячи, сей ненавистный голос!

– А вот тут вы ошиблись, господин Смольников! – пронзительно выкрикнула я. – Кое-что Ковалевская способна угадать! Например, что только вы, вы один способны настолько гнусно обойтись с женщиной!

Силы мои точно бы удесятерились. Я отчаянно рванулась – и едва не вылетела из коляски на мостовую, что, несомненно, закончилось бы для меня плачевно. Произошло это потому, что державший меня негодяй – видимо, испугавшись обличения! – немедленно разжал объятия.

– Возчик, стой! – выкрикнула я, хватаясь за купол пролетки и таким образом удерживаясь от того, чтобы вылететь вон. – Стой, тебе говорят! А ну, посмотри на меня! Обернись!

Кучер нехотя натянул поводья и медленно повернул рыжую голову, тяжело сидевшую на саженных плечищах. Впрочем, в этом не было особенной нужды, ибо я и так узнала… Филю Филимонова. Бывшего ямщика и моего клеветника!

Вот уж два сапога пара, Филя да Смольников! Как это они так стакнулись, негодяй-возчик и негодяй-прокурор (товарищ прокурора, строго говоря, но это уже мелочи). Поистине, рыбак рыбака далеко в плесе видит!

У меня создалось такое ощущение, что из моих глаз вырываются искры пламени, словно у какого-нибудь сказочного чудовища. Однако, видимо, они не так уж и обжигают, эти искры!

– Боже мой, – довольно равнодушно изрек Смольников, слегка приподняв брови. – Ах, какой пассаж, какой реприманд неожиданный! Да неужто это и в самом деле вы, Елизавета Васильевна?! Глазам не верю! Кто бы мог подумать! Наша скромница, наша монашенка – и так разительно переменилась! Я был очарован, истинно очарован! Я не мог удержаться от того, чтобы не познакомиться с прелестницей как можно скорее…

Филя громко хрюкал на козлах.

Да они что, смеются надо мной, эти уличные хулиганы, эти охальники, как назвала бы их Павла?! Издеваются?! Ну так я им покажу, что не они одни издеваться умеют!

– Так это, стало быть, у вас такая манера ухаживать, мсье Смольников? – уничтожающе изрекаю я. – Грязные домогательства, вот что это такое! А если бы на моем месте оказалась невинная девица?!

– Что я слышу? – снова вскидывает брови Смольников. – Если бы на вашем месте оказалась… А разве вы – уже не невинная девица, Елизавета Васильевна?.. О, какой я недогадливый! Вы, видимо, возвращались со свидания, с любовного свидания? И потому оказали такое яростное, ожесточенное сопротивление мне? А, ну да, понимаю… Мои грязные, как вы изволили выразиться, домогательства могли бы стереть с ваших уст его пылкие поцелуи!

И он вдруг принялся с ожесточением отплевываться:

– Право, давненько не ласкал я женщину, которая до меня принадлежала другому! Фу! А ведь я брезглив! Исключительно из врожденной брезгливости и бросил шляться по публичным домам. И вот поди ж ты…

Бессмысленная, рассчитанная жестокость и чудовищная несправедливость этого оскорбления застигли меня врасплох. Все, на что я оказалась способна, это отвесить Смольникову пощечину. А потом… а потом, к стыду своему признаюсь, я разразилась рыданиями.

Увы, нервы мои оказались предательски слабы. На оскорбления негодяев нельзя обижаться, ведь они только доказывают свою подлую, гнусную природу, это общеизвестно, но я… но я не смогла сладить с собой.

Не стану задерживаться на подробностях этой унизительной сцены! Скажу одно: я рыдала так, что ничего вокруг не слышала и не видела, и лишь по истечении какого-то времени смогла воспринимать звуки окружающего мира. В основном эти звуки состояли из бессвязного, извиняющегося лепета товарища прокурора Смольникова, на котором, положительно, лица не было. Видимо, при всей своей бессердечности, он принадлежит к числу тех мужчин, которые не выносят женских слез. Я слышала, что некоторые дамы охотно пользуются этой слабостью своих мужей, женихов и прочих знакомых мужского пола. А что, если Смольников решит, будто я рыдаю нарочно? Ломаю перед ним комедию?

От этой мысли мои слезы полились с удвоенной силой. И Смольников не выдержал: ринулся спасаться бегством. Выскочил из повозки, крикнув:

– Филя! Отвези Елизавету Васильевну домой, а затем приезжай за мной в прокуратуру!

– Куда вы, ваше благородие?! – голосом потерявшегося ребенка завопил Филя.

– Некогда мне истеричным барышням слезки утирать! – выкрикнул Смольников на бегу. – У меня и без того дел по горло! Разве не слышал, что моего письмоводителя убили?!

– Как же не слышал! – прокричал в ответ Филя. – На куски беднягу разрезали да в рогожных кулях в поезде бросили!

Услышав это жуткое, потрясающее известие, я моментально перестала быть «истеричной барышней», и слезы, заливавшие мое лицо, словно ливни Всемирного потопа, иссякли в одну секунду.

– Что? – воскликнула я. – Сергиенко убили?!

Смольников замедлил свой бег по улице и повернулся ко мне.

– Смотрите-ка! – проговорил он не то с изумлением, не то с досадою. – Да вы у нас и впрямь судебный следователь! А я было решил – все-таки женщина!

Сама не знаю, какие чувства у меня вызвали эти слова. Не знаю – и думать о том не стану!

В два размашистых шага Смольников возвратился к пролетке и снова оказался рядом со мной – теперь, конечно, он сел на приличном расстоянии.