Елена Арсеньева - Однажды звездной ночью

Петру хотелось уехать как можно скорее, однако Анюту не переспоришь. Положили, что он съездит на недельку в Краснодар, решит там дела с продажей дома, а сразу по возвращении сыграют свадьбу.

Отъезд его был назначен на завтра. Первым же автобусом в райцентр, потом электричкой в Москву, оттуда – на юг. Дорога впереди долгая, надо было хорошенько выспаться накануне. Но с этим Бушуевым выспишься, пожалуй! Угораздило же его присниться!

Манихин поворочался с боку на бок, полежал, стараясь не думать вообще ни о чем, тем паче о неприятном, и вскоре почувствовал, что спугнутый сон снова начинает к нему подкрадываться.

Это-то хорошо… Одно худо – вместе со сном начал подкрадываться и Бушуев. Словно бы только и ждал, затаившись в темном углу, когда Петр задремлет, а дождавшись, вышел, встал над постелью, потянул из-за пазухи револьвер…

Петр удивился во сне: как же так, почему же Бушуев не сдал табельное оружие, когда увольнялся? Или у него был и другой револьвер?

А какая разница? Тот ли, другой… Револьвер был нацелен прямо в лоб Петра, а Бушуев размеренно повторял:

– Куда ты спрятал деньги? Где они?

– Да я не знаю, не знаю! – почти в отчаянии выкрикнул Петр. – Стреляй, ничего не скажу, потому что не знаю!

– Ты что, думаешь, я затем спрашиваю, чтобы их сразу в зубы хватать – и бежать докладывать по начальству, мол, убийцу отловил и денежки нашел, горю желанием вернуть государству похищенное имущество? Врешь… Это я раньше таким дураком был, а теперь, когда меня свои же обломали, я другим стал. Другим!

– А я-то думал, ты за справедливость… – сказал Петр.

– А я за справедливость, – ухмыльнулся Бушуев. – Но разве это справедливо, что все досталось тебе, и Анютка, и деньги, а я из-за тебя все потерял? Ладно, бери девку себе, не рубить же ее на две части – половина мне, половина тебе. А вот деньги мы можем поделить. Ничего, сорок тысяч – это тоже хорошо. Тебе сорок и мне сорок. Вот и будет тебе справедливость. Говори, где деньги, не то…

Петр молчал, не в силах взять в толк, что это Ванька несет. С ума спятил?! Хотя надо не забывать, что это сон, только сон, а потому ничего страшного не случится. Пусть, пусть выше поднимается ствол револьвера, пусть Ванькин палец все крепче жмет на курок, все спокойней, леденяще-спокойней звучит его голос:

– А не скажешь, Петро, тогда прощайся с жизнью. Раз… два… Говори… Ну, тогда стреляю. Три!

– Если начнете меня выгонять, я все равно не уйду, – сказал Александр, как только Галина открыла перед ним дверь.

– А почему я вас должна выгонять?

– Ну поздно же! Кто ходит в гости в такую пору?

– В гости – никто. А по делу – деловые люди. Вы по делу, я правильно поняла?

– А то…

– Ну так входите. К тому же я вас сама пригласила.

Александр прошел в уже знакомую комнату. Из-под стола выглянула заспанная Грета и, такое ощущение, не поверила ни своим глазам, ни нюху: начала вдруг рычать на Александра и скалить зубы. Она определенно полагала, как и Винни Пух, что мудро поступает лишь тот, кто ходит в гости по утрам.

– Вы когда-нибудь видели собаку-жаворонка? – спросила Галина. – Вот она, перед вами. А я по жизни сова. Поэтому мы с Гретой иногда здорово не совпадаем по биоритмам. Я утром до десяти просто не могу подняться, а этой дамочке уже в семь требуется на прогулку. Грета, иди-ка ты спать!

Грета зевнула и уползла под стол. И в то же мгновение комната наполнилась странным перезвоном. Было такое ощущение, что лопнул стеклянный стакан. И они лопались один за другим – дзинк! дзинк! дзинк! Грета выскочила с всполошенным видом и залаяла.

– Ну, ну! – укоризненно сказала Галина. – Ты-то чего переполошилась? Прекрасно знаешь, что это рвется глазурь.

Грета сделала вид, что да, она прекрасно это знала, только забыла, и снова скрылась под столом. Дзиньканье продолжалось – правда, все тише и все реже, так что собака больше не беспокоилась и в разговор вмешиваться не пыталась.

– Вот не думал, что глазурь может рваться, – сказал Александр с удивлением. – Она же не полотно, не бумага.

– Она стекло, – усмехнулась Галина. – Рвется – конечно, не самое точное слово. Вернее – лопается. Вот об этом-то я и хотела вам сказать. Пойдемте. – Она поманила его в угол комнаты и показала небольшую муфельную печь, дверца которой была чуть приоткрыта.

Александр, который полагал, что муфельная печь для обжига керамики – близкая родственница доменной, был удивлен, обнаружив, что это небольшое сооружение скорее напоминает старую чудо-печку, которая досталась его маме от бабушки, знатной кулинарки. Галина, казалось, поняла его удивление и пояснила:

– Вообще-то по-настоящему серьезные работы я обжигаю на заводе «Орбита». Я там делала очень интересные штуки для оформления интерьера, ну и подружились. Теперь они меня к своим печам допускают запросто, что очень удобно. Там огромная муфельная печь. А это – домашняя, для мелочей. Помните, я говорила о срочном заказе? Как раз здесь сейчас покрываются цеком несколько салфеточниц для ресторана «Мексиканские этюды». Проще сказать – они трескаются, мои изделия.

– Не понял, – осторожно произнес Александр, сторонясь печки, от которой исходили волны жара, сопровождаемые характерным дзиньканьем. – Вы же говорили, трещина на изделии – это плохо. Вы ведь вроде бы даже никакую арматуру внутрь не вставляете – боитесь, что посуда потрескается.

– Не потрескается, а разорвется, развалится на черепки, – уточнила Галина. – Но трещина трещине рознь. Вот посмотрите.

Они вернулись к столу, и Александр увидел фигуру русалки, очень похожую на ту, которую Галина показывала ему во время первого визита. Как-то вдруг Александр осознал, что это было не несколько дней, а несколько часов назад. А казалось, он слушал мини-лекцию о керамике давным-давно!

Фигурка, красивого пепельно-голубого оттенка, при ближайшем рассмотрении оказалась покрыта мельчайшими трещинками, напоминающими паутину. А еще больше это было похоже на такыр – огромные пространства засохшей грязи, которые Александр еще в детстве видел в степях Казахстана, куда однажды ездил с отцом. Трещины испещряли такыр вдоль и поперек, придавая ему неровно-клетчатый вид.

– Это тоже цек, понимаете? Тоже трещинки. Но они не уродуют работу, а способны придать ей совершенно новый, неожиданный облик.

Галина окунула палец в баночку с глазурью и принялась осторожно втирать в трещинки синий пигмент. Фигура русалки постепенно словно бы сетью покрылась. Галина смахнула излишки пигмента:

– Посмотрите. Совсем другой вид, правда? Иногда это не втирается, а фигура просто опускается в глазурь другого цвета и пропитывается ею. Но ведь красиво, скажите, красиво?