Антон Леонтьев - Небо слишком высоко

— Тогда, Делберт, тебе придется конкурировать со мной на президентских выборах. И с треском проиграть их , дабы я смогла стать первой женщиной-президентом США! — заявила со стальной улыбкой сенаторша. — Или ты думаешь, что американцы выберут себе президента с такой, как у тебя, прической?

Делберт к свадьбе решил радикально сменить имидж, помолодеть , и выкрасил свои седеющие волосы в абсолютно искусственный, белесый, делавший его похожим на безумного ученого цвет. И при этом был твердо убежден, что этот новый стиль ему крайне к лицу.

Впрочем, Делберт никогда не сомневался в собственный правоте.

— Ну уж точно не с такой, как у тебя , дорогая! — заявил Делберт, хохоча. — Эй, идиот с подносом, шампанского для моих дорогих друзей, мистера президента и мадам сенатора!

Семейная жизнь с Делбертом оказалась турбулентной, роскошной и невероятно скучной. Милена давно поняла, что она для супруга всего лишь чрезвычайно дорогой аксессуар. Соответственно, от нее требовалось вести себя подобающим образом: в основном помалкивать, улыбаться и исполнять все прихоти и желания Делберта.

Милена же думала об одном, что снедало ее все месяцы после свадьбы, — о ребенке, которого она страстно хотела завести. Только Делберт сразу гневно выпячивал нижнюю губу и заявлял:

— Этот вопрос решен окончательно и бесповоротно! Не нужны мне больше никакие дети. От них одни проблемы. Да и наследство легче делить на четырех, чем на пять или шесть отпрысков!

И он настоял на том, чтобы Милена сделала себе перевязку фаллопиевых труб. Она противилась, она отказывалась, она плакала, но Делберт был неумолим.

— Если сделаешь это, то получишь то самое колье из грушевидных розовых бриллиантов, которое будет продаваться на «Сотбис» в конце года. Я тебе его куплю. А если нет…

Милена в итоге согласилась, однако вовсе не из-за колье. Она вдруг поняла, что жизнь с Делбертом, несмотря на массу неудобств, ее устраивала. Тем более что они теперь спали в разных спальнях и у каждого выработался свой распорядок дня. Они, обитая в одном пентхаусе в «Грамп-Плаза», могли, если хотели, днями, а то и неделями не попадаться друг другу на глаза.

Познакомилась Милена и с детьми Делберта от предыдущего брака: двумя сыновьями-подростками, Делбертом-младшим и Уинстоном, которые произвели на нее отталкивающее впечатление своими манерами, вернее, полным их отсутствием, а также с юной красавицей Златой, обращавшейся с Миленой так, словно она — злая сказочная фея.

Как-то Злата даже в сердцах сказала ей своим серебристым голоском:

— Вы пришлая, вы нам не нужны! Без вас было ведь так хорошо!

Имелась еще и дочка Эйприл от второй супруги. Эйприл было два или три года, однако Милена видела ее всего несколько раз и то мельком.

Чего нельзя было сказать о бывших женах Делберта: о его первой, матери двух сыновей и дочки, югославке Ясне, и второй — малоизвестной актриске Шэрон. И та, и другая регулярно появлялись в пентхаусе Делберта или в одном из его поместий, клянчили деньги, настраивали против новой жены и разносили по светскому обществу слухи и сплетни о семейном жизни миллиардера Грампа и «его герцословачки».

Милена начала даже всерьез подумывать о разводе, однако выяснила, что зря подписала брачный договор, не читая его. В случае развода она ничего не получала, но ведь она от Делберта ничего и не хотела! Однако в случае расставания с мужем ей запрещалось делать и то, и другое, и третье. Например, жить в Нью-Йорке, который Делберт считал своим городом. Выходить замуж повторно в течение пяти лет. Сниматься в модных журналах. Давать интервью…

Проще было остаться его женой: весь вопрос был только: чего ради?

Нет, Делберт умел быть щедрым, засыпал ее, в особенности в первые месяцы их семейной жизни, дорогими подарками, в основном вульгарно-гигантскими драгоценностями. Он восторгался Миленой, гордясь, что все ему завидуют: еще бы, у него такая жена!

Но этим все и ограничивалось. В домашней обстановке Делберт мог зачастую быть грубым, нетерпимым, злым. Выходил из себя по пустякам и говорил ужасные вещи. И если ему хотелось секса, то принуждал Милену заниматься им там, где ему приспичило.

Когда умерла мать Милены (быстротечный рак — не смогли помочь даже лучшие нью-йоркские врачи) и она прибыла в Экарест на похороны, она долго думала над тем, чтобы остаться. Нет, не в столице Герцословакии, которая навевала на нее только грустные воспоминания, а, например, в Париже, где у нее до сих пор имелась квартира.

Только это означало бы полный разрыв с Делбертом.

Похоронив мать, Милена улетела в Париж, где долго бродила по столь дорогим ей местам.

Наконец, она остановилась около особняка, в котором некогда размещался дом мод Жана-Поля Годо. Теперь там был какой-то иной дизайнерский бутик, и Милена, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы, быстро ушла прочь.

В парижской гостинице она почувствовала себя плохо, ее выворачивало наизнанку, она думала, что умрет. Видимо, это была запоздалая реакция на смерть матери. Или ностальгия по прежней жизни, вернуть которую было невозможно.

Находясь в полубессознательном состоянии, Милена вдруг вспомнила свои молодые годы. И все боялась, что дверь откроется и возникнет Гордион, который потребует от нее предоставить ему секретные сведения. Но ведь Гордион мертв.

Значит, к ней заявится мертвый Гордион!

Горничная, которая утром принесла Милене завтрак, обнаружила ее без сознания на полу спальни.

Врач, который осмотрел ее и взял анализы, вернулся в палату частной клиники, куда доставили Милену в срочном порядке, с улыбкой на лице.

— Мадам, у меня для вас отличная весть! Вы станете матерью!

Милена непонимающе уставилась на него и сообщила ему, что это абсолютно невозможно.

— Да, да, — заявил медик, — имевшее в вашем случае место хирургическое вмешательство не дает стопроцентной гарантии, что вы не забеременеете. У вас идет пятая или шестая неделя. Но если вы хотите прервать беременность…

Прервать беременность? Милена на мгновение закрыла глаза: Делберт, узнав, что ее доставили в клинику, немедленно вылетел в Париж. Надо отдать ему должное, он волновался о своей молодой жене.

Или о своем дорогом аксессуаре.

Милена знала, что Делберт будет рвать и метать. Что будет склонять ее к тому, чтобы прервать беременность. К тому, чтобы она, как водится, уступила его натиску.

— Разумеется, я оставлю ребенка, — произнесла Милена и положила руки на живот, в котором притаилось самое большое счастье ее жизни. — Как же может быть иначе, доктор?

«Люди уважают силу, а не правду!»