Татьяна Устинова - Мой генерал

– В кино видел. И эта бабка очень странная. Очень.

– Какая бабка? Элеонора?

– Нет. Элеонора как раз совсем не странная. Странная Логвинова Ирина Михайловна.

Марина страшно удивилась:

– Разве она странная?! По-моему, бабка как бабка. Глухая тетеря, жила всю жизнь в деревне под Пензой, потом зять разбогател и отправил мамашу отдохнуть, вот и все.

– Замечательно, – похвалил Федор, – зятя и Пензу ты сама придумала или она тебе рассказала?

– Придумала, – насупившись, сказала Марина.

– Ты все хорошо придумала. Кстати, зять из Пензы как раз единственное, что можно придумать, когда на нее смотришь. А у нее на руках маникюр. Не заметила?

Марина покачала головой.

– Или зять перед санаторием ее сводил в маникюрный салон? И в каком салоне могут отчистить руки, которые последние шестьдесят лет копались в земле?

– Господи, – пробормотала Марина, – бабка-то тут при чем?!

– Она странно говорит.

– Почему?! Федор, ты… куда-то не туда заехал! Она говорит по-деревенски, только и всего.

Он потушил сигарету и посмотрел в небо, жарко сиявшее над голубыми елями. Глаза у него оказались ореховые, светлые, чуть золотистые, и зрачки – с булавочную головку.

– Она говорит так, как говорил бы я, если бы мне пришла фантазия играть деревенского деда. Так говорят в кино.

Марина растерянно молчала.

Ни на бабусю Логвинову, ни на Валентину Васильну с ее сыночком она почти не обратила внимания. Нервная Вероника и Вадик, каким-то образом догадавшийся об убийстве, интересовали ее гораздо больше. И еще Юля с Сережей.

Но тут Федор Тучков опять сбил ее:

– А как Элеонора оказалась утром возле корта?

– Да никак! – с досадой, потому что он уводил ее непонятно куда от ее правильных «детективных» мыслей, воскликнула Марина. – Она ходила за малиной для Оленьки. Ты что, не знаешь? Оленька плохо кушает.

Федор Тучков покосился на нее и достал еще одну сигарету.

– Куда ходила? В деревню?

– Да.

– Дорога к воротам с другой стороны санатория. Или она лезла через забор?

– Не знаю. Наверное, нет. Вряд ли она лезла.

– Да. Вряд ли. Значит, она вернулась и вместо того, чтобы отнести корзину в номер, почему-то пошла вокруг, дошла до корта, и дальше. С тобой. Почему она пошла с корзиной?

Марина молчала, только смотрела на него.

– Геннадий Иванович не курит, о чем объявил всем с гордостью. Откуда у него в кармане спички? Он что, разводит здесь костры?

Все это были какие-то дурацкие мелочи, о чем Марина так и сказала Федору Тучкову.

– Подумаешь, спички! Может, он их на всякий случай носит! Вдруг придется что-нибудь зажечь!

Федор вздохнул – она уже отлично знала эти его вздохи.

– Ты, часом, не носишь в кармане спицы?

– Какие спицы?

– Ну такие… на которых вяжут.

– Зачем?

– На всякий случай. Вдруг придется что-нибудь связать.

Марина страшно обиделась:

– Вчера ты говорил мне, что я сошла с ума, когда я рассказала тебе про ремень и убийство! А сегодня навыдумывал неизвестно что!

– Я не говорил тебе, что ты сошла с ума.

– Говорил.

– Нет.

– Говорил.

– Нет. Я говорил, что это вряд ли возможно. Но теперь я… изменил свою точку зрения.

Марина фыркнула – скажите, пожалуйста, и точка зрения у него есть! Это ее «приключение», и она никому его не отдаст. Она сама во всем разберется. В конце концов, именно она первая поняла, что это убийство, а никакой не несчастный случай!

– Как бы узнать, зачем Вадим собрался в милицию?

– Никак, – сказал Федор Тучков довольно равнодушно и нагнулся, чтобы почесать лобастую пыльную кошку, которая вылезла из кустов и теперь терлась о его ногу.

Когда он нагнулся, с шеи свесился странной формы медальон, похожий на две железки, надетые на толстую цепочку. Он поймал железки и закинул за воротник фиолетовой распашонки.

– Ты можешь пойти и спросить, зачем ему надо в милицию. Выслушать ответ и оценить, правда это или выдумки.

Марина помолчала. Сигарета была невкусная, пахла незнакомым дымом и немного Федором Тучковым, очевидно, потому, что он курил именно такие сигареты. Этот запах у самых губ нервировал ее. Не надо было брать у него сигарету.

Заскрипела высокая ореховая дверь, блеснула на солнце длинная латунная ручка, и показалась бабуся Логвинова. Ясное дело, с пакетиком.

– Кысь, кысь, кысь, – бодро произнесла бабуся и прищурилась на Марину с Федором. – Сидитя, голубки? Воркуитя? Ну воркуйтя, пока дело молодое! Кысь, кысь!

– А вы… откуда приехали, Ирина Михайловна? – вдруг спросила Марина.

– С-под Архангельска я, Мариночка. Село Мокша, не слыхала? Тама Логвиновых тринадцать семей! Знатное село, большое, а раньше-то еще больше было, до войны когда! Много робят рожалось, не то, как щас! Все боятся! Родить боятся, от жисть какая! Измельчал потому народ, Мариночка! Да и конец света близехонек! Батюшка Ферапонт как зачнет про конец света говорить – страсть! Так и дереть мороз, так и дереть, до самых мослов!

– Вы не расстраивайтесь, бабуся, – утешил ее Федор Тучков. – Хотите цитатку?

– Каку… чинарку?

– Очень она нам с вами подходит. – Федор посмотрел на елочки, как будто вспоминая. В булавочных зрачках горели золотые искры. – «Нет и не было от начала мира времени худшего, чем то, в котором не посчастливилось жить нам. Разврат, разложение, упадок во всем – не только в науках и ремеслах, но и в душах человеческих, погрязших в пороке, утопивших в грязи все, что светлого было дадено богами. Недалек тот час, когда наш мир погибнет и на смену ему придет другой, гораздо более совершенный, а человечество будет наказано и канет навсегда».

– Свят, свят, – перекрестилась бабуся Логвинова.

Марина молчала. Федор Тучков затянулся в последний раз и решительно потушил окурок. Потом посмотрел, но почему-то не на бабусю, а на Марину.

– Этой цитате две с половиной тысячи лет. Один великий грек писал письмо другому великому греку. Он был уверен, что конец света вот-вот настанет, и ошибся. Так что все ошибаются, не только батюшка Ферапонт, дай бог ему здоровья.

Высказавши все это, он взял Марину за руку – его ладонь была горячей, как будто он сильно волновался, и потащил ее за собой, оставив недоумевающую бабусю наедине с нахальной лобастой кошкой, которая вечно прикидывалась голодной.

До двенадцати у Марины были «процедуры» – массаж, ванна и какие-то электрические примочки на позвоночнике. Она покорно вынесла все, думая только о Федоре Тучкове Четвертом и том, что теперь с ней будет – после того как он сказал ей, что она ему нравится, а она сказала ему, что у нее никогда в жизни никого не было!

Нравится. Какое учтивое, старомодное, гимназическое слово!

Вот барышня, а вот молодой человек, и она ему нравится. Он ей тоже нравится.