Георгий Ланской - Оглянись на пороге

«Дурацкий день», — решил Дима. От тоски он поплелся в кафе «для своих».

Публика там собиралась насквозь богемная, из неудачников, годных разве что на выступления во время массовых гуляний, когда в управлении культуры устраивали праздник, попутно решая: сколько заплатить, сколько отсыпать в собственный карман. Приглашали их не то чтобы часто, все ж таки городские праздники случались не каждый месяц, платили мало, однако именно эти редкие выступления позволяли богемному планктону оставаться на плаву. В клубы и рестораны выступать не звали, хотя многие в разговорах презрительно морщили нос, уверяя, что они артисты не кабацкие и гнушаются опускаться до такого уровня — слишком велик талант.

Кушать великим и талантливым тем не менее хотелось так же, как простым смертным, оттого две трети завсегдатаев «Арго» содержали родители, супруги и редкие спонсоры. Остальные перебивались случайными подработками, а то и вовсе трудились «не по зову сердца»: дворниками, продавцами, распространяли шведскую косметику. Стоило завестись денежке — опрометью неслись в кафешку, узнать последние сплетни, авось удастся подсуетиться да и показать товар лицом.

Впрочем, тех, у кого звонкая монета не водилась, там тоже хватало. Они как бы невзначай подсаживались за чужие столики, хлопали знакомых, малознакомых, а то и вовсе незнакомых по плечу и протягивали рюмки под вкусную водочную струю. Завсегдатаи о таких приемах знали и наловчились халявщиков отваживать, затягивая мхатовские паузы до неприличия.

Сегодня, по причине плохой погоды, в кафе было малолюдно. Обеденное время еще не наступило, потому столики, которые обычно занимали студенты близлежащего колледжа, пустовали. Из обычной публики присутствовала парочка маргиналов самого затрапезного вида, в которых никто не опознал бы когда-то выдающегося баса города и ведущего актера театра оперы и балета. Дима уселся в уголок, заказал солянку и блин с мясом. Маргиналы косились на него с интересом, ожидая, когда принесут заказ, не появится ли на столе запотевший графинчик с водкой. Увидев на подносе официантки тарелки, они разочарованно отвернулись.

Парень быстро управился с солянкой и, разрезав блин туповатым ножом, стал макать его в сметану с укропчиком, постанывая от удовольствия. Дверь открылась, впустив холодный воздух, а шторы-висюльки из псевдобамбуковых палочек распахнулись, давая дорогу новому посетителю, точнее посетительнице. Женщина, замотанная в пончо диковатой расцветки, показалась ему смутно знакомой. Она оглядела зал сквозь модные узкие очочки с черной оправой и красными дужками, увидела Диму и, радостно улыбнувшись, бросилась к нему.

— Здравствуй, дорогой, — пропела она, пришепетывая на согласных. — Я так рада тебя видеть. Прямо как чуяла…

Тот подавился блином, закашлялся, покраснев от натуги. Из глаз даже слезы брызнули.

— Похлопать? — заботливо предложила женщина, размотала пончо и небрежно швырнула его на спинку стула, не обратив внимания, что оно свесилось прямо на грязный пол.

— Не надо, — прохрипел Дима. — Э-э-э…

— Вера, — подсказала она и снова улыбнулась. Его передернуло.

Улыбка эта была крайне неприятной. Тонкие губы кривились куда-то вбок, отчего толстощекое лицо с нездоровой кожей сползало в сторону, как на картинах Дали, а маленькие глазки блестели, как у высунувшейся из норы крысы. Длинный крупный нос усиливал эту ассоциацию.

— Как тебе понравилась статья? — спросила она, поманив рукой официантку.

— Э-э-э… Да. В смысле, понравилась, — запинаясь, произнес Дима, уткнувшись носом в тарелку. — Спасибо огромное. Отличное владение… того… пером. Я бы сказал, очень глубокое погружение в материал.

— Я так рада, — промурлыкала Вера и как бы невзначай положила свою ладонь на его руку, благо крохотные столики позволяли это сделать. Он осторожно вытянул руку, схватил чашку с чаем и сделал большой глоток.

— Что будете заказывать? — равнодушно осведомилась официантка, выудив из кармана несвежего передника замусоленный блокнот.

— Зеленый чай и тирамису, — проворковала журналистка, сняла очки и сунула их в сумку.

— У нас нет тирамису.

— А что есть?

— Меню на столе, — сказала официантка и скосила глаза вбок: мол, как же вы мне надоели. Посетительница взяла в руки укатанный в пластик листок бумаги и, близоруко прищурившись, стала читать.

— Мне попозже подойти? — осведомилась потерявшая терпение официантка. Вера вздохнула и махнула пухлыми пальцами.

— Принесите чай хотя бы. И пирожное какое-нибудь.

— Какое?

— Ах, господи, да какое угодно! — раздраженно возвысила голос Вера. — Ведь какое-нибудь у вас есть, верно?

Дима сидел, уткнувшись носом в тарелку, искренне сожалея, что блин не бесконечен и вот-вот закончится, да и чая осталось на донышке, а просто так встать и уйти было стыдно.

Угораздило же с ней переспать…

Он не помнил точно, было ли что-то с этой грузной, неопрятной и не очень-то молодой женщиной, но судя по ее зазывному взгляду — было. Она многозначительно улыбалась, прикасаясь к его рукам, словно имела на это право. А он, чувствуя себя дурак дураком, видел только ее рыхлую кожу, жирные волосы, торчащие из-под нелепого берета, и мечтал оказаться как можно дальше.

— Вот и осень почти прошла, — задумчиво сказала она тоном, который задумывался как интимный. — С утра то ли снег, то ли дождь, и небо тяжелое. У меня весь день болит голова, и хочется апельсинов, таких, знаешь, турецких. Я всегда езжу в Турцию в мае, там в это время и клубника, и апельсины, и черешня. Прямо объедаюсь… А еще кофе, настоящий, с пенкой, не эта унылая кислятина. Был в Турции?

— Конечно.

— Я каждый год езжу. И непременно в мае. Для вдохновения, потому что впереди лето, мертвый сезон, а нужно чем-то забивать полосы. Голова пустая совершенно. А потом окунешься в Средиземное море — и пошло дело. Знаешь, — доверительно сообщила она, — иногда после поездки я сама себе кажусь гениальной.

Дима не знал, как это прокомментировать, потому промолчал.

— Я думала, ты позвонишь, — сказала она безо всякого перехода.

— У меня не было номера, — проблеял Дима. Вера усмехнулась.

— Там, в статье, прямо под фото, мой телефон.

Он покраснел, дожевал блин и допил остывший чай, почти мечтая, чтобы кто-нибудь из маргиналов подсел за их столик, завел разговор ни о чем, отвлекая внимание и, черт с ним, даже попросил бы водки. Все лучше, чем вести этот разговор.

— Я хотела сама, — сказала она. — Выходные так бездарно пролетели… Работы много, но все настолько уныло, что захотелось праздника. Знаешь, я все время думала о тебе: позвонишь, не позвонишь…

Она смотрела с томностью тургеневских барышень, но получалось скверно, поскольку за фасадом виднелась крокодилица, привыкшая хватать добычу. Фразочки произносились округлыми ахматовскими интонациями, но в этой тщательно выпестованной возвышенности было что-то целлулоидно-ненатуральное, пластиковое, с фальшивыми скрипучими нотками.