Татьяна Устинова - Всегда говори «Всегда» – 4

– Так вы можете взять к себе ребенка? – спросил голливудский персонаж с надписью МЧС на куртке.

– Да, да, конечно. А куда вы ее?

– В больницу.

– Она сбежит, – уверенно заявила Ангелина.

– Прекрасно, – белозубо улыбнулся парень. – Дай бог, чтобы она начала бегать.

– Мама! – закричал Димка, глядя на носилки. – Мамочка!

– Мама вернется, – пообещала ему Ангелина и, свободной рукой подхватив пакеты, пошла к себе, на этаж выше.

Что она, зверь, что ли? И накормит Димку, и успокоит, и сказку на ночь почитает. И денег с Надьки за это не потребует. Чего уж там, – жалко и ее, и ребенка, и себя жалко, потому что невестка – стерва, сын тюфяк, а внук – чужой, не помнит, как бабушка выглядит…

Как и юбилей, поминальный обед пришлось проводить и в ресторане – для коллег, и дома – для близких друзей.

Если бы не Марина, Ольга еще вчера упала бы без сил и не смогла б объяснить детям – почему перед портретом дедушки с черной полосой стоит стакан водки, почему он накрыт кусочком черного хлеба, почему свеча горит, почему все пьют не чокаясь, почему единственное зеркало в доме занавешено, а дверь в квартиру уже три дня не запирают на ключ. А самое главное – почему продолжают по почте приходить поздравления дедушке с юбилеем…

Сергей на поминках не промолвил ни слова. Он не ел, не пил, невпопад кивал на вопросы, упорно не желая возвращаться в реальность, где не было отца.

Ольга не знала, как ему помочь.

Вернее, знала – не трогать, не раздражать излишней заботой, – но сдержать себя не могла, то и дело гладила его по плечу, заглядывала в глаза, бродила за ним как тень, чувствуя, что ступор Сергея порой сменяется раздражением.

Ну и пусть, думала она. Пусть он ненавидит меня сейчас, пусть хотя бы раздражается, лишь бы не ходил, как робот, с пустыми глазами…

Когда гости разошлись, Сергей встал из-за стола, направился в коридор, но замер в дверном проеме, словно забыл, куда и зачем идет. Он обернулся и растерянно посмотрел на стол – на неубранную посуду и пустые бутылки.

– Мы все сделаем, Сережа. – Ольга подошла к нему и опять погладила по плечу и заглянула в глаза. Он, как всегда, отстранился, но Ольга, словно не замечая этого, попросила: – Может, ты с детьми погуляешь?

– Хорошо.

Кажется, он не понял, о чем она его попросила. Пошел на кухню, постоял там пару секунд в прострации, развернулся и ушел в кабинет, как обычно, плотно закрыв за собой дверь.

– Оля, вам тоже надо отдохнуть. Идите, я справлюсь, – Марина начала собирать тарелки.

– Нет, нет, да вы что?! – бросилась помогать ей Ольга, чувствуя, что сил нет ни двигаться, ни говорить. – Как это… вы тут будете убиваться, а я отдыхать?

Марина забрала у нее тарелку, давая понять, что делать все равно ничего не даст. Ольга, обессиленно опустившись на стул, вздохнула и сказала, в большей степени себе, чем Марине:

– И все-таки меня очень беспокоит, что Сергей так замкнулся в себе…

– Иногда человек сам должен выбираться. Один.

Ольга удивленно посмотрела на Марину – возникло ощущение, что Марина про себя это сказала, а не про Сергея.

– Нет, вы лучше не слушайте меня, – улыбнулась Марина. – Я вот одна… И иногда… иногда это невыносимо. – Голос ее задрожал, она еле сдержала слезы, а может, не сдержала, потому что отвернулась и, прижав к себе стопку тарелок, быстро ушла на кухню.

Несчастная любовь, равнодушно подумала Ольга. И скорее всего, с Юрой Градовым, потому что они все время будто сторонятся друг друга, боясь пересечься взглядами.

А может, и не с Градовым.

Сергей говорил, что она бросила институт из-за несчастной любви с однокурсником…

Ольга протерла стол, проводила Марину, постояла у закрытой двери кабинета, размышляя, напомнить Сергею, что он обещал погулять с детьми, или не стоит. Решила – не стоит. Пусть вспомнит сам, а если не вспомнит – то она не будет назойливой хотя бы сейчас, хотя бы в этот вечер…

Она ушла в гостиную и прилегла на диван, закрывшись с головой пледом.

– Мама! – немедленно прозвучал рядом голос Костика. – Там какой-то дядя приехал, я ему открыл. Веселый! С дедушкой на рыбалку собрался!

Ольга откинула плед и посмотрела на Костика, у которого в глазах засветилась надежда.

И как, как ему объяснить, что дедушки больше нет, несмотря на то что его зовут на рыбалку?..

Гость оказался шумным и действительно веселым.

А еще – невысоким, пышноусым, с седыми непокорными вихрами, выбивающимися из-под шляпы.

Он пристроил рюкзак и удочки в углу, снял широкополую шляпу с москитной сеткой и накрыл ею телефон на тумбочке с таким видом, словно добычу поймал.

– Оля? – воскликнул гость. – Угадал? Здравствуй, дочка! – Он обнял ее – крепко, по-родственному, и даже в щеку поцеловал, обдав терпким запахом табака и пропахшей костром одежды.

– Здравствуйте… А вы?!.

– Дядя Гена я! – радостно сообщил гость. – Слышали, наверное? Сергеич рассказывал?

– А, да! Проходите, пожалуйста.

Сказать прямо здесь, в коридоре, что Сергеич умер, Ольга не смогла.

Дядя Гена скинул камуфляжную куртку, стянул длинные «болотные» сапоги и, залихватски присвистнув, направился в кабинет.

– Дядя Гена… – попыталась упредить его Ольга, но не успела, не смогла произнести страшные слова «Леонида Сергеевича больше нет»…

– Сережка! – увидев за столом Барышева, радостно завопил гость. И бросился обнимать Сергея, и тискать его, словно маленького, и щипать за щеки, и похлопывать по плечам. – Ох, и раскормила тебя жена! Ох, и раскормила! Да где Сергеич-то? – огляделся он по сторонам, не замечая ни траурного портрета, ни каменного лица Сергея, ни растерянности Ольги.

– Сергеич! – приложив рупором руки ко рту, закричал гость. – Готовность номер один!

– Вам Марина разве ничего не сказала? – тихо спросила Ольга.

– Так я дома ее не застал! – захохотал дядя Гена. – Я вещи кинул, помылся с дороги – и к вам! Леонид и так, наверное, на меня обижен, что я на юбилей не приехал. Ну, не мог! Зато теперь два месяца дома буду! Всю рыбу выудим! А… – Он наконец заметил, что никто не радуется его веселью и не зовет Леонида Сергеевича. – А что случилось-то?!

Дядя Гена растерянно посмотрел на Ольгу, на Сергея, на Машу и Костика, которые стояли в дверях, прижавшись друг к другу.

Вместо ответа Ольга поставила перед ним на стол портрет с траурной лентой. Улыбка у старого друга Барышева-старшего дрогнула. Он, словно не веря глазам, пощупал черную ленту и кусок черного хлеба, которым был прикрыт стакан водки.

– Нет, – прошептал дядя Гена и, закрыв руками лицо, всхлипнул по-детски: – Нет, Ленька, нет… Как ты мог!

Надя возвращалась из небытия медленно и тяжело.

Если бы можно было не возвращаться, если бы можно было выдернуть из вены капельницу, она бы выдернула, положив конец этому ненужному, тягостному воскрешению.