Татьяна Устинова - Сразу после сотворения мира

– Проси, – грубо сказал Виталий. Он оглянулся на дверь и сбежал с крыльца. – А я там, в доме, и не слышу ничего.

Плетнев посмотрел на велосипед. Ему казалось, что лицо у него такое же фальшивое, как и голос. Что нужно говорить и делать дальше, он не знал.

– Да бери, конечно, – разрешил Виталий радушно. Из дома не доносилось ни звука. – Мне он все равно сейчас не нужен, я не собираюсь никуда!..

– Я его потом в сарай поставлю.

– Да можешь пока у себя оставить, Леш, я заберу.

…Ну да, конечно. А то я опять притащусь с этим самым велосипедом в разгар событий!..

– Спасибо, – поблагодарил Алексей Александрович, которому только сейчас стало смешно. – Мне на речку и обратно.

– Да катайся, катайся!..

Плетнев взгромоздился на велосипед, переднее колесо вильнуло.

Он вырулил на белую улицу, залитую веселым солнцем, не удержался и оглянулся, велосипед опять вильнул. Виталий стоял в воротах и смотрел ему вслед.

– Многостаночница, – под нос себе пробормотал Плетнев.

На речке в этот раз было ветрено, никаких стрекоз и ленивого стеклянного зноя. На ходу сдирая с себя джинсы и футболку, Плетнев разбежался, прыгнул и поплыл.

Вода обожгла с непривычки, показалась холодной, и он сильно греб какое-то время, а когда вынырнул, понял, что его счастье прыгнуло следом и сильно гребет рядом с ним.

…Привет, сказало счастье. Вот и я.

Небо было синим и сочным, каким бывает только в июле, ни облачка. Ласточки носились над противоположным песчаным берегом, на миг появлялись и пропадали из глаз, и ветер, тугой, плотный, теплый, иногда брызгал в лицо чистой коричневой водой.

Лучше ничего и быть не может, сказало ему счастье. Только дуракам кажется, что я бываю лишь в кино. Какое кино угонится за мной?..

Река принадлежала ему одному, и ветер принадлежал, и ласточки, и дальнее поле, и еще ивы, казавшиеся серебристыми, когда ветер шевелил их.

Может, права Нателла, последовательница академика Микулина, и жизнь на самом деле изумительна?..

Вода внизу была существенно холоднее, и несколько раз Плетнев с наслаждением нырял, делал несколько гребков и выныривал на солнце, отплевывался и крутил головой. Счастье ныряло рядом с ним, кувыркалось и фыркало.

…Почему никакое счастье не ныряло на озере Комо?.. Плетнев был там много раз, но один, без всякого счастья!..

Он доплыл до мостков, подтянулся, чувствуя себя очень сильным и ловким, и уселся, свесив ноги в воду.

Так сидеть было довольно прохладно, но ему нравилось.

В это время вдруг раздался треск, кусты вздрогнули, и вода плеснула, как будто в нее плюхнулся кабан.

…Ну, конечно!..

– Привет! – крикнула Элли из реки. – Вода сегодня прохладная!

– Парное молоко, – не согласился Алексей Александрович. – Привет.

Она отплыла на середину реки и повернулась к нему лицом.

– Хорошо! – прокричала она и улеглась, раскинув руки.

…Какой-то муж-артист, который все время врет, а потом забывает, что врал, а когда играет любовь, все плачут!.. Как у Элли из Изумрудного города может быть муж-артист? В этой – настоящей – жизни все по-настоящему, и не бывает никаких мужей-артистов!..

Жен – распрекрасных красавиц – не бывает тоже. Кстати сказать, его жена никогда не забывала, что именно врет. В этом она была точна, как исправный манометр. Ни разу не сбилась.

Элли еще немного поплавала в отдалении, потом вернулась, вылезла на берег и какое-то время возилась за его спиной. Он не оглядывался. Потом мостки задрожали, она подошла и села рядом.

– Ты бы вытерся.

– У меня полотенца нет.

– Дать тебе?

– Спасибо.

– Это значит да или нет?

Плетнев засмеялся и обернулся.

Она сидела рядом, перебросив на одну сторону свои необыкновенные волосы, про которые его теща непременно сказала бы, что они «неухоженные», и подставив шею солнцу.

На ее волосы трудно было смотреть без темных очков, и Плетнев отвернулся.

– Намокли, – объяснила Элли. – А чтобы их высушить, нужна аэродинамическая труба большой мощности.

…Что она стала бы делать на озере Комо? Вылезла бы из воды, как сейчас, подошла и села рядом с ним? Но там нет никаких мостков, и неба, которое принадлежит только ему одному, и коричневой воды! Золото и изумруды зато в изобилии – у дам, расположившихся в полосатых шезлонгах под льняными тентами в ожидании официанток с шампанским.

Впрочем, наверное, у тамошних официанток тоже в изобилии золота и изумрудов!..

Вспомнив про дам и официанток, Плетнев разозлился и хотел сказать что-то сердитое, но Элли вдруг звонко шлепнула его между лопаток.

– Слепень, – объяснила она и выкинула слепня в реку, где его тут же слопал ловкий малек. – Теперь чесаться будет. Нужно помазать.

И она легонько погладила его по спине.

– Пчелиным ядом?

– Нет, зачем ядом?.. Какой-нибудь охлаждающей мазью, лучше всего с ментолом…

Алексей Александрович, которого перестало все это забавлять, повернулся, взял в ладони ее необыкновенные волосы, притянул Элли к себе и поцеловал.

Наверное, в прошлой своей жизни – на озере Комо, к примеру! – он бы почувствовал ее прохладную кожу, ее вкус, и запах речной воды, и еще что-нибудь эдакое.

В этой, деревенской, он не почувствовал ничего. Ему только стало жарко, так жарко, что загорелись щеки и моментально взмокла спина.

Элли открыла глаза и потрогала его спину. Она рассматривала его очень близко, а он вообще не может вынести, когда она на него смотрит!..

Даже издалека.

Он вздохнул – что-то надо с этим делать! – и опять поцеловал.

Они сидели очень неудобно, боком друг к другу, и ей приходилось наклоняться, он сильно прижимал ее к себе, она запищала, замотала головой и вырвалась.

– У меня там теперь, наверное, занозы.

– Где?

– На попе.

– Я вытащу.

Они посмотрели друг на друга внимательно и серьезно.

Потом Элли поднялась, и Плетнев всерьез решил, что она сейчас уйдет. И перепугался.

– Ты куда?!

Элли из Изумрудного города обошла его, помедлила и села к нему на колени. И поцеловала в губы, сильно прихватив затылок узкой и крепкой ладонью.

В голове стало темно и тоже очень жарко. Кто-то сказал, что вода сегодня прохладная. Плетнева как будто полили кипятком, от которого горела кожа и все внутренности.

И вообще это была не вода, а горючая смесь, которая занялась разом, с ходу, как пожар в лесу, и чтобы его потушить, нужны были какие-то природные первобытные средства, ливень, ураган, град.

– Не трогай меня, – сказал Плетнев, потому что она его трогала, и ему было больно. – Я не хочу. Не могу.

– Я тебя не трогаю, – сказала Элли, трогая его. Потянулась и укусила за ухо.

Все первобытное, что мелькало в мозгу Алексея Александровича, возможно, было только с ней и только сейчас, но что-то его останавливало, мешало, и, открыв в очередной раз глаза, он с трудом сообразил что именно.