Марина Крамер - Инкогнито грешницы, или Небесное правосудие

Хохлу показалось, что у него с плеч свалился огромный груз, который он, сгибаясь от тяжести, нес в гору. Ворон видел его состояние и в душе прекрасно понимал – о том, как Хохол любит свою Наковальню, легенды ходили еще в то время, когда они жили здесь. И, как ни крути, сегодня Коваль, что бы о ней раньше ни говорили по поводу ее умения крутить мужиками всех фасонов, в очередной раз доказала свою любовь к Женьке. Кто еще, зная наперед, что риск быть опознанной велик, мог бы на этот риск пойти ради другого? Мало кто. А вот Наковальня – смогла, и это внушало Ворону еще большее уважение к этой женщине.

– Ты, Жека, главное, не отсвечивай в городе теперь. Ведь искать будут – не может быть, чтобы никто совсем махач ваш не видел, раз ментов мгновенно вызвали, – покручивая в руке очки, сказал он, и Хохол согласно кивнул:

– Да, залягу пока. Лишь бы ничего с Маринкой…

– Ты не переживай, я не брошу, и в СИЗО подогреем, я распоряжусь. А через три дня они ее всяко отпустят – раз ничего на нее нет.

– Если только не начнут давить, чтобы меня сдала, – угрюмо буркнул Хохол, вынимая сигареты. – Я ведь даже не знаю, что она им там напела.

– Еще раз повторю – если не найдут свидетелей драки вашей, то тогда точно нечего им предъявить. Но вот если какой тихий лох-обыватель в этот момент в гараж за капустой полз – все, пиши пропало.

– Один свидетель точно есть, Мишка. Снайпер. Вот он-то однозначно все в прицел видел – и то, как мы друг друга месили, и то, как Маринка к нам бежала.

– Ну, этого свидетеля еще поймать надо, – отмахнулся Ворон. – А это, думаю, в его планы тоже не входит.

Хохол докурил, погасил окурок в большой бронзовой пепельнице и встал:

– Поеду я потихоньку, Мишаня. Глаза слипаются – больше суток не спал.

– Ты смотри там…

– Да не переживай, у меня нормальный паспорт, в случае чего – не докопается никто.

Ворон проводил взглядом его огромную фигуру и покачал головой. Не то чтобы он побаивался Хохла, нет – но здоровое чувство опасения этот отморозок у него вызывал всегда.

Коваль не боялась камеры – проходила не раз, а потому не особенно переживала по этому поводу. Сегодня тоже обошлось без эксцессов – или просто менты попались не из фанатиков и определили ее в спокойную камеру, где собрались в основном пожилые или «цивильные» женщины с экономическими преступлениями. Усевшись на угол длинной лавки у стола, Марина выбросила на него пачку сигарет и задумалась. Больше, чем на трое суток, ее задержать не имеют права – нечего предъявить. Больше всего ее удивило, когда молодой лейтенант, снимавший отпечатки пальцев, просто кивнул ей и велел посидеть тихонько, а сам куда-то вышел и вернулся с уже заполненным бланком, на котором Коваль увидела свою фамилию – Ольшевская – и четкие черные отпечатки пальцев. Вопросительно глянув на лейтенанта, она получила в ответ улыбку и отрицательный кивок головы, что, видимо, означало нежелательность разговоров. На душе стало спокойно – она догадалась, что это явно работа Хохла и Ворона, и вот эти чужие отпечатки пальцев помогут ей выйти отсюда так же, как вошла.

Так и случилось – через трое суток ее выпустили, предупредив, что еще вызовут к следователю. Разумеется, никуда идти Коваль не собиралась – дел в этом городе у нее больше не имелось, зато был собственный легальный паспорт, по которому она планировала улететь отсюда хоть завтра. Банковская карта с переведенными на нее деньгами Колькиной жены лежала у Ворона, дело было сделано. Нужно будет заплатить Мишкиному исполнителю, отстегнуть немного самому Ворону – из чувства приличия, все-таки суетился человек – и все, вот он, дом в Черногории, хоть сразу покупай, хоть повыбирай еще.

Она сощурилась на яркое утреннее солнце, закурила и двинулась к стоянке такси.

Хохол открыл не сразу, и Марина забеспокоилась – не случилось ли с ним чего за эти три дня. Но вот за дверью раздались шаги и полусонный голос:

– Кого черти тащат?

– Открывай, я замерзла.

Дверь распахнулась, и Женька босиком выскочил на площадку, подхватил Марину на руки, закружил:

– Котенок, девочка, ты вернулась…

– Быстро зайди в квартиру, ненормальный!

Он прыжком вернулся обратно, закрыл дверь и накинулся на Коваль с поцелуями:

– Никуда не отпущу больше! Никуда, поняла?

– Женя… отпусти меня, нам надо поговорить… – отбивалась она, но Хохол не слушал:

– Я не хочу говорить об этом. Его нет больше, а я – есть. Я всегда буду, потому что ты – моя. Ты моя, Коваль, можешь хоть сотню кобелей себе завести!

– Смотри – ты сам это сказал, – невесело улыбнулась она, и Женька, моментально почувствовавший перемену в настроении, опустил ее на пол и заглянул в глаза:

– Марина… я все понимаю, родная. Наверное, я действительно не достоин иметь то, что имею. Наверное, ты достойна лучшего. Но… ты просто пойми – мы не сможем поодиночке. Ни я не смогу, ни ты.

– Я это знаю, Женя, – отозвалась она, расстегивая шубу и бросая ее прямо на пол. – Я поняла это, еще когда летела сюда. Тебя нет – и ничего не может быть хорошего. И Жорка… да, постель, секс, все дела… Женька, ты меня прости, ладно? Я слабая оказалась…

Он не стал больше ее слушать, прижал к себе и крепко обхватил руками, словно боялся, что она выскользнет, уйдет, исчезнет. За эти три дня он передумал столько всего, что мог бы при желании написать философский трактат об измене и ее влиянии на семейные отношения. Ему уже не казалось ужасным то, что его любимая женщина отдала свое роскошное тело кому-то еще – в конечном итоге соперник мертв, а он, Хохол, жив. И она снова принадлежит ему. Более того – она всегда ему принадлежала, не пуская в свое сердце никого.

– Я прощу тебе все… только не уходи, – пробормотал он, целуя ее в макушку.

– Ты стареешь, Хохол, – усмехнулась она, поднимая голову и глядя ему в глаза. – Раньше ты не говорил бы таких слов. Ты бы скрутил меня и выпорол тем, что под руку попалось.

– А кто сказал, что сейчас будет иначе? – подмигнул он, сдергивая с вешалки ее же ремень, который висел там в ожидании все три дня, что Марины не было.

…– Почему на кладбищах всегда такой ветер, Женька?

Марина куталась в шубу, засунув руки поглубже в рукава, но это не помогало. Ледяной ветер пронизывал ее, колол лицо тысячами мелких зеркальных осколков, как будто Снежная королева расколола свое зеркало и теперь развеивала эту колючую крупу над кладбищем.

– Ты за мной иди, тогда будет не так холодно, – буркнул Хохол, продираясь по заснеженной дорожке к черному обелиску из гранита. – Здесь ведь?

– Да…

Марина приблизилась к могиле и смахнула снег с гранита. Открылись золотые буквы – Волошин Федор Алексеевич, год рождения… год смерти…

– Знаешь, Женька, это просто рок какой-то. С каждым разом мои походы на кладбище приобретают все больше остановок. Здесь – двое… ну, условно двое, я просто всегда считала, что и Череп тоже тут, нет у него могилы… Потом Егор… и я… – она передернула плечами, хотя давно уже привыкла к мысли, что тоже лежит здесь, на этом огромном городском кладбище рядом с первым мужем. – Теперь вот Жорка еще… А ведь это я не хожу к Розану, к Дрозду, к Касьяну… и у Рэмбо тоже могилы нет… в моей жизни куда больше мертвых, чем живых.