Наталия Орбенина - Исповедь авантюристки

Аполония отодвинулась к стене, чтобы не соприкасаться с незнакомцем, и попыталась спросить его, кто он и что ему угодно. Однако пересохший язык и воспаленная гортань издали только булькающий звук и надсадный хрип. Морщинистая рука незнакомца откинула край одеяла и прикоснулась к ноге девушки. Та вздрогнула от омерзения и страха. Прикосновение оказалось липким и влажным. Губы карлика снова разъехались в отвратительной улыбке, а огромная бородавка на носу задергалась и затряслась. Аполония собрала все силы и попыталась пнуть незваного посетителя. Ей показалось, что ее нога будто провалилась в вату. Сознание затуманилось, и все исчезло.

На другой день, а может, это было и через день, опять же к ночи, незнакомец снова явился в комнату больной девушки. И снова, не говоря ни слова, потирая руки и отвратительно гримасничая, попытался приблизиться к ее кровати. На сей раз Аполония не стала дожидаться прикосновения липких ладошек карлика и, приподнявшись из последних сил, запустила в него подушкой. Пришедшая поутру горничная только качала головой: «Бедное дитя, какой сильный бред, как разметалась, горемычная!»

Она обтерла воспаленный лоб девушки, подняла подушку и, охая, пошла за лазаретным доктором. Доктор снова обследовал больную, слушал трубочкой грудь, выстукивал костяшкой пальца. Аполония, чуть жива, едва шевеля языком, пыталась поведать доктору о ночном посетителе.

– Карлик, говорите? При такой температуре и бреде и не такое привидится. Пройдет, милая, пройдет. Не бойся, гони его в шею! А коли не захочет уходить, то мы ему живо клистир поставим и касторкой напоим, сразу убежит! Так и передай своему карлику, скажи, доктор его накажет, если он и впредь тебя побеспокоит.

Аполония слабо улыбнулась и смутилась от шутки доктора. В эту ночь карлик появился снова, но на этот раз девушка уже не боялась его. Едва заметив маленькую щуплую фигурку, Аполония села в постели и принялась звать горничную. При первом же звуке ее голоса незнакомец исчез, криво и зло усмехаясь.

Когда болезнь уже почти отступила, Аделия и Леокадия пришли навестить сестру.

– Ну и напугала же ты нас! – с нежностью произнесла старшая. – Вот, погляди, сколько тебе гостинцев, ешь, поправляйся!

Она стала выкладывать из большого бумажного кулька яблоки, апельсины, конфеты, булки. Аполония задумчиво разглядывала угощение.

– Ты словно не рада ни нам, ни подаркам. Я тогда себе все заберу и сама съем! – рассердилась младшая сестра.

– Лека! Как можно так говорить! – возмутилась Аделия. – Поля еще слаба, доктор сказал, что у нее пока плохой аппетит.

Лека фыркнула. Аппетит! Да перед такой кучей вкусных вещей разыграется даже самый жалкий аппетит!

Аполония, чтобы не обижать сестер, поспешно взяла румяное яблоко и надкусила его. С треском лопнула плотная кожура, брызнул прозрачный сок. Девушка отложила фрукт и вдруг торопливо стала рассказывать сестрам о мерзком карлике, не дававшем ей покоя. Лека слушала с открытыми от ужаса и любопытства глазами. Она даже забыла о сладостях и фруктах, не доставшихся ей. Аделия поначалу тоже испугалась, а потом ее лицо приняло задумчивое выражение. Спустя несколько дней она снова навестила сестру в лазарете. Под мышкой принесла старый, зачитанный том сказок, французских, немецких, разукрашенных выразительными гравюрами.

– Вот он, твой карлик! – произнесла сестра и с торжеством спасителя бросила на постель больной книгу. Аполония открыла ее и почти тотчас же нашла нужную гравюру. Так и есть, старый знакомый, маленький, морщинистый, со злой ухмылкой на лице и гадкой бородавкой на носу. Девушка почти не помнила самой сказки, но увиденная иллюстрация так запала в ее сознание, что преобразовалась в болезненное видение.

Прошло несколько недель после того, как доктор разрешил пациентке покинуть лазарет и снова приступить к обычным занятиям. Аполония почти не вспоминала о неприятном незнакомце. Но он сам напомнил о себе. Однажды, лежа в темном дортуаре, Аполония не спала и думала о себе, о том, как сложится ее жизнь после выпуска, о сестрах.

Девочки на соседних кроватях спали, натянув одеяла на головы. В дортуарах всегда стоял холод. Так воспитанниц приучали к здоровой и правильной жизни. Нечего нежиться в жарких и мягких перинах! Продрогнуть ночью, вскочить в шесть утра и мыться ледяной водой из медного умывальника, да еще по пояс! Бр! Правда, Аполонии, как перенесшей тяжкую болезнь, вышла поблажка. Доктор пока дозволил не мыться по пояс в холодной воде, а только ополаскивать лицо и руки.

Повертевшись под тонким одеялом, девушка в очередной раз закрыла глаза и попыталась заснуть. В этот миг ей показалось, что кто-то шепотом позвал ее. Но кто мог звать, да еще ночью? Может, сестры? Она тихонько встала и пошла на цыпочках в конец дортуара, где едва горел ночник. Шепот повторился весьма явственно. Она недоуменно огляделась и тут в дверях, ведущих в коридор, снова увидела карлика. Он точно сошел со страниц книги. Теперь его облик стал более четким, запоминающимся, появились детали одежды, которые она раньше не заметила. А может, их и не было, а появились они потому, что она более внимательно рассмотрела старую гравюру? Поймав себя на этой мысли, Аполония, хоть и боялась незнакомца, решительно произнесла:

– Тебя нет! Я знаю, что ты плод моего воображения. Я еще не совсем здорова, вот ты мне и мерещишься. Не боюсь тебя, уходи прочь, а то нажалуюсь доктору, он тебе живо покажет, где раки зимуют!

Пересказать неприличную шутку про клистир она постыдилась. Произнеся эти слова, Аполония взяла лампу и двинулась на противника, выкручивая фитиль так, чтобы лампа горела как можно ярче. Свет лампы разбудил кого-то из девочек, раздался недовольный голос:

– Это кому не спится? Манкевич, это ты полуночничаешь?

Аполония не ответила, прикрыла лампу рукой, чтобы свет не бил в глаза. Когда она приблизилась к двери, то там никого не оказалось.

Карлик, как казалось, исчез навсегда.

Молодой человек среднего роста шел, угрюмо опустив голову. Воротник его серого заношенного пальто был высоко поднят, шарф намотан почти до глаз. На голове была фетровая шляпа. Северный пронзительный ветер продувал насквозь его старое пальто, которое совсем уже не грело. Конечно, оно исправно служило хозяину ранней весной, когда солнце яркое, но тепла еще нет, лютой зимой спасало от снега и ветра, дождливой слякотной осенью защищало от непрекращающихся дождей. Пора, пора тебе, старый друг, на свалку. В тележку старьевщика! Да вот беда, другого пальто нет и не предвидится! Нет также добротных непромокаемых сапог, чистой, не засаленной шляпы и новой, не залатанной рубашки. Да и ужина нынче не видать. Нет, это не жизнь! Это жалкое, ничтожное прозябание. И почему злая судьба послала ему такое испытание? Ведь он был рожден от страстной любви своей матери и богатого, знатного человека. Непонятной осталась только причина того, почему сей достойный господин устранился от обустройства жизни своего незаконнорожденного сынка. Разве его несметные богатства сильно оскудели, если бы он выделил некоторую сумму на содержание своей бывшей возлюбленной и ее сына? Разве бы он разорился, заплатив за обучение молодого человека? О нет! Тогда их жизнь текла бы более спокойно и достойно. А так его бедная мать угасла слишком рано, оставив его одного скитаться по неприютной земле.