Татьяна Устинова - Всегда говори «всегда» – 2

– За… любовь! – ляпнула Кудряшова, когда все подняли бокалы.

Несмотря на глупость и бессмысленность ее тоста, все выпили за любовь весело и с удовольствием.

Не пила только Дарья. Все переговоры она тихонько просидела в углу, рисуя гелевой ручкой на сложенном вдвое листе бумаги миниатюрные портреты Кудряшовой – щеки, веснушки, нос картошкой, кудряшки. Портретов получилось штук десять.

Голландцы не обращали на Дарью никакого внимания, и она подписала портреты грубым и пошлым словом, скопировав почерк Грозовского.

Это даже хорошо, что для всех она просто пустое место.

…Стало прохладно, окно было приоткрыто. Дарья хотела уйти, но в переговорную вдруг ввалилась Надежда. Она обмотала голову жутким красным шелковым шарфом. В честь победы над голландцами, что ли? С трудом отыскав чистую чашку, Кудряшова налила себе остывший кофе, плюхнулась на стул рядом с Дарьей, сбросила туфли и положила полные ноги на противоположный стул.

– Ф-фу! Слава тебе, господи, убрались гости заморские! – прихлебывая кофе, Надежда схватила со стола листы со своими портретами и начала ими обмахиваться. – И чего им дома не сидится, голландцам этим? А Димка? Дались ему эти голландцы! Чего в них хорошего? Хотя вообще-то… – Она прыснула в чашку, и кофейные брызги попали Дарье в лицо. – Сыр у них, конечно, качественный.

Дарья взяла со стола салфетку, вытерла щеку.

– Да… А еще живопись, тюльпаны, мельницы и мальчики, всегда готовые заткнуть пальцем дырку в плотине…

– Это какую еще дырку? – не поняла Кудряшова.

– Ну как же? – чтобы забить навязчивый аромат духов тициановской барышни, Дарья закурила новую сигарету. – Известная легенда о мальчике Питере, заткнувшем пальцем прорванную плотину. «Серебряные коньки», Мери Мейл Додж. Разве ты не читала в детстве?

Дарья с удовольствием отметила мелькнувшее в глазах Кудряшовой смятение. Завхозша сняла ноги со стула и с видимым усилием втиснула их в сиреневые туфли на шпильках.

– А! Конечно, читала! Просто забыла. Уф! Сил больше нет, так замоталась. С самого утра сегодня мне нервы треплют.

– Конечно. С Димкой очень трудно, – затянувшись, усмехнулась Дарья.

– Ну вот еще! С чего ты взяла? – Надежда бухнула чашку на стол.

– Ну… я его хорошо знаю. – Снова затяжка. Снова удар. Проймет – не проймет?

– Это тебе было с ним трудно, а мне – легко.

Улыбается. Только как-то невесело.

– Мне как раз было очень комфортно. Я не питалась иллюзиями.

– И правильно делала.

– С Димкой всегда так.

– Как?

Затяжка. Новый удар.

Да что же она толстокожая-то такая? Толстокожая и большегрудая…

– А так. Ты что, думаешь, первая, кому он предложение сделал? Ты ж не маленькая. Да если всех собрать по Москве, можно женский батальон сформировать – из невест. И все, между прочим, тоже верили, что именно с ней он под венец пойдет!

– Глупости! У нас с Димкой все по-другому!

– По-другому? И что же это он со свадьбой не торопится?

Есть! Проняло! Глаза на мокром месте, голос дрожит.

Тянется за сигаретой. Неужели закурит кустодиевская красавица? Нет, отодвинула пачку, побарабанила пальцами по столу.

– А это, между прочим, я не спешу. Замужество – штука серьезная, чего горячку-то пороть.

Надежда, наконец, заметила портреты на листах, которыми обмахивалась.

– Ой, господи, это еще что за страшилище? – Она вдруг замолчала и спала с лица, найдя сходство с собой и прочитав грязную надпись.

– Да это Димка от нечего делать нарисовал, – улыбнулась Дарья.

Кудряшова встала и, отбросив листы, чеканя шаг, вышла из переговорной.

Подожди, это еще только начало, усмехнулась про себя Дарья.

Надежда брела по вечернему городу, не разбирая дороги. Мимо проезжали машины, обдавая ее мелкими брызгами весенних луж, шли люди, недовольно обходя Надю – идет тут не по своей стороне, – но она ничего не замечала.

«…Можно женский батальон сформировать из невест…»

«…И все верили, что он именно с ней под венец пойдет…»

Она резко остановилась, налетев на какого-то дядьку.

– Совсем уже, – повертел у виска пальцем дядька и, оттолкнув Надю, пошел дальше.

А она вдруг поняла, почему над ней хохотали в офисе, хотя и молочных усов у нее не было, и «костюмчик сидел». Они смеялись, потому что она… дура. Она… Как-то Димка употреблял умное подходящее слово.

Неформат, вот!

Она – неформат.

Надежда пошла дальше, с трудом переставляя ноги. Туфли натерли так, что боль почему-то отдавала в зубы.

Надя достала телефон, позвонила.

– Оль, я дура и неформат.

– Надька, ты чего? Что случилось? – Голос у Ольги был веселый, наверное, она оторвала ее от приготовления ужина. – Мишка, немедленно положи нож на место!

Надя сунула телефон в сумку и побрела дальше.

– Надь, кто тебе такую глупость сказал? – прокричала Ольга, но в ответ услышала только короткие гудки.

…Ну да, почему же она сразу не поняла, как права была Дарья, намекая на «толстые обстоятельства» – ну не для нее, не для Нади Кудряшовой, Димка! Это все равно что затолкать в один букет орхидею и ромашку. Ромашка – это, разумеется, Надя. А то и того хуже – лютик. На такой наступить можно – и не жалко. Это орхидеи холят и лелеют – температурный режим, полив строго по часам, удобрения…

«…Можно женский батальон сформировать…» И она в этом батальоне сто двенадцатая по счету.

Просто удивительный экземпляр.

Не такая, как все.

Неформат, одним словом…

Наиграется Димка с ней, и пополнит она ряды тех, кто «верил, что именно с ней он под венец пойдет».

Ноги разболелись невыносимо. Надя остановилась и растерянно огляделась – куда ее занесло?

Она развернулась и, прихрамывая, пошла обратно.

Дашка, конечно, та еще стерва. Ее Борис бросил, так ей надо, чтоб все вокруг несчастными были. Если бы не эти рисунки, Надя послала бы ее куда подальше.

Но ведь подписаны-то портреты рукой Димки!

Грозовский припарковался возле агентства без особых проблем – вечером мест на стоянке навалом. Настроение было хорошее, он собирался забрать из офиса Надю и поехать кутить в ресторан в честь состоявшейся сделки.

Дима выскочил из машины, привычно брякнул сигнализацией, глянув на окна агентства. В одном из них маячила Дарья с сигаретой. Он махнул ей рукой и побежал к крыльцу.

Сзади взвыли диким скрежетом тормоза. Грозовский на бегу обернулся и увидел, как из-под колес старой «бээмвухи» мелькнула рыжая шевелюра и знакомый красный шелковый шарф.

– Надя! – Диме показалось, что он закричал на пределе возможности своих связок, но крика не услышал.

Или крик потонул в разноголосых сигналах машин, которые, надрывая клаксоны, пытались прорваться в узкую щель между лежащей на асфальте Надеждой и высоким бордюром. Если даже Надя жива, ее мог в любой момент переехать равнодушный лихач.